Итак, весной 1170 года норвичский епископ вполне мог путешествовать по северной Франции, рассказывая там историю Уильяма, в поддержку святости которого он выступал уже несколько лет, начиная с защиты Симона де Новера в Лондоне на суде по обвинению в убийстве банкира-еврея. Circumlatio, совершаемое заезжими монахами, переезжающими из города в город, да еще и под руководством красноречивого иерарха, придавало авторитет всему предприятию и подтверждало важность собщаемых новостей. Ко второй половине XII века уже сформировалась профессиональная организация клириков, собирающих пожертвования, что указывает на институционализацию практики circumlatio[664]. Обычно при путешествии с мощами монахи заручались поддержкой влиятельного покровителя (короля, епископа, аббата, графа), чтобы он придал вес кампании; затем они получали разрешение от соответствующих властей и охранные грамоты для путников; delatio заранее широко анонсировалось в письмах к важным церковным деятелям; монахи нанимали церемонимейстера (prolocutor); они также обеспечивали себе теплый прием со стороны местной знати; наконец, процессия с мощами совершала торжественный въезд в город (adventus), возможно, при этом исполнялись особые песнопения, а участники процессии несли хоругви; произносилась проповедь; собравшимся представляли ковчежец с мощами (feretrum) и объявляли об особых индульгенциях для жертвователей. Успех circumlatio неизменно требовал тщательнейшего планирования поездки, в которой монахи широко пользовались как церковными, так и личными связями[665]. Участники delatio традиционно нанимали опытного зазывалу, обладавшего особым умением разогревать толпу. Такой церемонимейстер описывал уже свершенные мощами чудеса или иллюстрировал их действенность практической демонстрацией новых исцелений.

Присоединяясь к местной процессии, слушая проповедь, готовясь к исповеди, ища излечения, читая молитвы и делая пожертвования, жители французских городов тем самым активно поддерживали истинность происхождения путешествующей святыни. Приходя к мощам Уильяма Норвичского, они таким образом имплицитно соглашались с обвинениями в ритуальном убийстве, вне зависимости от того, знали ли они хоть одного еврея и слышали ли ранее подстрекательские проповеди на эту тему.

Церковные зазывалы поощряли слушателей делать пожертвования, подчеркивая драматичность рассказываемых ими историй; они также указывали на различные материальные предметы, чтобы пробудить энтузиазм собравшихся. Аббат Гвиберт Ножанский (ум. в 1124 году) в своем сочинении о мощах писал, что скептически настроенные люди слишком хорошо знали, что «жадные сердца простонародной толпы легко обмануть фальшивой глухотой, притворным безумием, искусно прижатыми к запястью пальцами, подвернутыми под самые ягодицы ступнями». Аббат Гвиберт признавал, что он «слышал, как люди шепотом сговаривались о подобном, и сам был свидетелем тому, как такие нелепые поступки совершались во время поездок с мощами; и ежедневно мы видим, как люди, которых св. Иероним называет rabulas[666] в насмешку над их бешеным красноречием, своей ложью дочиста опустошают кошельки некоторых людей»[667].

Епископу Уильяму не требовалось нанимать стороннего импресарио. Как мы видели, он сам был талантливым оратором и опытным судебным юристом, верным новому святому покровителю своего собора. Поскольку многие исцеления, приписываемые юному Уильяму Норвичскому, касались монастырской братии, Тарб, возможно, привез с собой нескольких монахов, чтобы они свидетельствовали о том, как излечились и они сами, и другие иноки. Они могли демонстрировать орудия предполагаемых пыток объявленного святым юноши: кляп, якобы найденный у него во рту и сбереженный его дядей, два его зуба, которые утащил для себя Томас Монмутский, обрывки окровавленной одежды Уильяма, сохранившиеся в Рединге, или один из его башмаков, сберегаемый в Норвиче (или потом, возможно, в Уимборне)[668].

За полвека до того, как Тарб отправился на континент в одну из своих документально подтвержденных поездок, аббат Гвиберт подробно описал приемы, которые использовались, чтобы завлечь верующих и заставить их раскрыть свои кошельки; он рассказывал, как стыдно ему было смотреть на одного такого наглого зазывалу, называть которого по имени аббат, однако, отказался. «Я сам был свидетель тому, как после долгого и преувеличенного рассказа о мощах он вынес небольшой ковчежец и сказал: „Знайте, что внутри этого малого сосуда хранится частичка того самого хлеба, который надкусывал сам Господь; и если вы мне не верите, то вот великий человек, – он имел в виду меня, – вот великий человек, чьи обширные познания вам известны, и буде это понадобится, он встанет со своего места и подтвердит мои слова“». Аббат Гвиберт добавляет, что никак не пристыдил и не упрекнул этого человека прилюдно.

Можно представить себе, как в каждом городе, куда приезжали Тарб и его монахи, они стояли посреди улицы и ради пущего эффекта указывали на дома евреев недалеко от рыночной площади. Те, кто сомневался в их словах, скорее всего, молчали, подобно тому, как и Гвиберт, не слишком веря в то, что в ковчежце лежал хлеб, который жевал сам Господь. По словам аббата Гвиберта, он опасался сказать что бы то ни было из страха, что его «принудят выставить человека с ковчежцем лжецом, кем он и был»; он также «уважал спокойствие горожан более, нежели спокойствие продавца реликвий», риторически восклицая: «Ну что тут скажешь?» И точно так же, столкнувшись с решительно настроенным монахом, мало кто мог бы набраться смелости бросить ему вызов в присутствии мощей Уильяма Норвичского, какие бы сомнения люди ни испытывали.