Ездить в Матозиньош было хлопотно, с двумя пересадками, а велосипед я продала. Иногда я встречала там служанку с виллы, которая почему-то сразу уходила. Когда Понти закончил серию, то ей показал, а мне – нет, хотя я очень просила.

Я пришла с репетиции, а она уже сидела, сложив лапки, в гараевском кресле и умильно взирала на холсты. Я нарочно задержалась в прихожей, встала за дверью, чтобы не спугнуть ее комплименты. Но то, что я услышала, заставило меня развернуться, выйти на цыпочках и долго, беззвучно смеяться на крыльце.

Радин. Понедельник

Утром он забыл, что горячей воды не будет, и напрасно прождал минут десять, сидя на краю ванной, куда лилась ледяная струя. Кое-как сполоснувшись, он вышел на галерею голым, чтобы согреться, – солнце стояло высоко, и город подсыхал, будто белье на ветру. Растения под навесом совсем завяли, хотя Радин поливал их каждое утро, а горшок с бальзамином выставил на перила, чтобы тот набрался дождя.

Кто-то громко рассмеялся внизу, во дворе, потом крикнули что-то вроде meu lindo, красавчик! Радин подошел к перилам, посмотрел вниз и увидел себя в пластине зеркального стекла, косо стоящей у стены новостройки. Стекло смотрело вверх, будто солнечная батарея, и отражало фасад дома под углом, позволяя видеть коляску на соседской половине, сушилки с бельем и голого Радина. Рабочие, которые привезли витрину, стояли, задрав головы, и Радин помахал им рукой, глядя на свое отражение в голубоватом стекле.

В три часа пополудни он вышел из дома, каморка Сантос оказалась запертой и он вспомнил почему: у нее сломался телевизор, и она ходит смотреть его в кафе, в соседний квартал. Радин сразу направился в сторону реки, решив, что выпьет кофе в заведении под названием «Mirajazz», где веранда была одной из лучших в Мирагайе.

Насколько очевидно, что отравление Гарая связано с убийством на вилле? Он мерцает в глубине преступления, как маятник за стеклом деревянных часов, но доказательств этой связи нет. В детстве Радин сам сидел в таких часах: дома у них стоял напольный «Gustav Becker» с двумя латунными гирями в виде груш.

Предположим, что хозяйка галереи чиста, думал он, заходя в орчатерию, где в стеклянном конусе ходуном ходила белая ореховая мякоть, иначе – зачем ей нанимать детектива, который может докопаться до ее участия в деле? И с какой стати ей помогать ассистенту избавиться от тела? Вот я, стал бы я помогать в таком деле хоть одному из своих знакомых? И пальцем не пошевелил бы!

Радин спустился к реке по облупленной руа Гонзага, миновал вечно закрытую церковь с изразцовым фасадом и еще издали увидел, что свободных столиков на веранде нет. На набережной лежали кучи щебня и возились дорожные рабочие в желтых комбинезонах, а река была пустой и светлой, словно перед штормом.

Однако Варгас пришлось устроить Гараю выставку в феврале. Может, она заказала ему подделки и расплатилась неделей в железном зале? Тогда почему она не боится? Почему она уверена, что у нее подлинный Понти?

Какое-то предчувствие подуло ему в затылок, будто ветер из приоткрытого окна поезда. Я ошибаюсь, это очевидно, я что-то упустил. Вот откуда тревожность последних дней. Так чувствует себя человек, который шел на свет в конце тоннеля и вдруг увидел, что свет испускают личинки пещерных комаров. Похоже, лейтенант был прав, и я понятия не имею, что на самом деле происходит.

Под мостом Инфанте его настигла лавина велосипедистов, тихая и ожесточенная, не меньше сотни крепких парней в майках университета. Радин смотрел им вслед, думая о своем друге, математике по фамилии Фиддл. Велосипеды – горный и городской – стояли у него наготове, прикованные цепями, будто кони Диомеда, и он всегда удивлялся, когда Радин говорил, что пойдет пешком.

Ты теряешь время, говорил Фиддл, оно материально и конечно, поэтому время нужно копить – как шиллинги и пенсы! Он умер, когда ему было двадцать шесть. Куда делось все то время, что он накопил?

Иван

Разумеется, я верю в счастливую случайность, иначе как объяснить успехи людей, которых я не выношу? – сказал профессор, грызя утиную ногу. Прошлой весной он позвал нас с Кристианом на ужин, печеные каштаны, утка, портвейн. Вернее, он пригласил аспиранта с девушкой, но у аспиранта девушки нет, так что он взял меня. Там еще были люди, старые люди, старые тарелки на дубовом столе времен Энрике Чистого.

Не помню, когда в последний раз наблюдал настоящее искусство беседы. Не светской беседы, не академической, а просто беседы за вином, в которой остроумие рождается из жара и напряжения, как саламандра в огне, стоит там на хвосте несколько обжигающих часов, колышется благодатно, а потом исчезает и – merde! – ничего не записать, не запомнить, только искры в золе и потеря прежней уверенности.

Когда наутро я позвонил Кристиану, чтобы выразить свой восторг, он недоуменно выслушал меня и, прощаясь, фыркнул:

– Три туза и три дамы, общий возраст компании полтыщи лет!

Был такой человек дождя, а Кристиан – человек засухи. Даже глядя на бегущих уиппетов, рыжих и белых, прекраснее которых только черные уиппеты, он мог набивать трубку или чистить ногти пилочкой.

Однажды я рассказал ему про альпийский сад в Тромсё, где проснулся на рассвете, будто Садко у крепостной стены, про консольный мост, на котором поставили решетку, потому что самоубийцы то и дело сигали оттуда в воду, про лофотенские горы, торчащие там со времен Пангеи, и про полярный парк, где я целовался с волком, неподвижно стоя на коленях. Крис откровенно скучал: вертелся на стуле, протирал очки краем свитера и морщил переносицу – там, между сведенными бровями, у него душа, которая теперь тоже освободилась.

Разумеется, я верю в счастливую случайность, сказал старый профессор, и он прав, но также следует верить и в несчастливую. Понти не знал, что дублером буду именно я, – когда он увидел меня под мостом, лицо у него побелело, будто мукой обсыпанное. В «Натьяшастре» белый цвет обозначает хасью, смех, но нам уж точно было не до смеха. Некоторое время он стоял там с полуоткрытым ртом, и я ждал, что он скажет да ты в уме ли? а ну давай, пошли отсюда! Но он промолчал.

Я дождался, пока он отступит в тень, вышел из-под арки, бросил мелочь в жестянку и направился к лестнице. Ветер свистел в ушах, ступеньки лязгали, где-то внизу оторвавшаяся балка стучала по железу. Поднимаясь, я думал, что с мостами происходит то же, что и с людьми. Взять хотя бы мост Марии Пии, воздушный, похожий на олонецкую вышивку, сто двадцать лет по нему катались кареты и крестьянские повозки, а при Суарише его просто закрыли, безо всякой причины. Разлюбили. Все как у людей!

Лиза

К моему приходу Понти накрывал стол на кухне, и я наедалась бобами с мясом, зачерпывала из кастрюли, которая вечно стояла на огне, иногда мы пили компот из ревеня со льдом, ревеня в саду были целые заросли. Через пару недель я приходила туда как к себе домой, тем более что дома было сыро, печка барахлила, а заставить ее работать было некому. С тех пор как Иван пропал, я покупала только кофе и хлеб.