верное впечатление. Изумлённый скрип захлёбываясь понёсся вниз, оскорбляя мои первые шаги по этому творению сумасшедшего зодчества. Да я, в целом, и сам был не рад. Как показали дальнейшие минуты, эта забытая пламенем лестница состояла из множества неравномерных ступенек, узких мостиков и абсолютно пустых пространств, которые приходилось, как можно более лихо перепрыгивать. Короче, на этих основательно подгнивших ступенях было темно, неустойчиво и одиноко.

Правда, уже через несколько минут я решительно пожалел, что моё одиночество продлилось так недолго. Я уже успел, достаточно по моим представлениям, погрузиться в ветхие лестничные пролёты, когда над головой раздался неясный, но уверенно подсказывающий шорох. Оптимистическим иллюзиям о шалостях весёлого ветерка я предпочёл классический и никогда ещё не подводящий меня вариант, — я ударил на звук.

Громкий болезненный крик восславил мой удар этой рукотворной ночью. Правда, насладиться позолоченным венцом заслуженной славы мне, увы, не дали. Тень, которая была черней самого мрака, еле заметной молнией устремилась в мою сторону. Итогом её полёта стал ещё один крик и ещё один венец, столь же позолоченный. Не слишком удовлетворенный финалом нашей скоротечной схватки я настороженно остановился, готовясь сражаться с нескончаемым потоком собратьев моих спарринг-партнёров. Как ни радостно-печально, но мой гордый вызов остался без ответа. Лишь ироничная, жестоко искалеченная шрамами от света угрюмых факелов улыбка темноты снисходительно поцеловала мой тревожный взгляд.

Но взгляд мой так и остался тревожным, не ответив на её лживый поцелуй. До меня донёсся их крик, но стона смерти я в нём не услышал, а, значит, всё могло только начинаться, и чарующий финал вполне мог превратиться в роковую прелюдию. С сознанием этого я и продолжил свой нелёгкий путь вниз. Оступаясь через шаг и проклиная идиотов-строителей через его половину, я не слишком быстро и не слишком охотно погружался в глубины замка отверженных.

Тонкое печальное лицо без надежд и улыбки неожиданно оказалось в нескольких шагах от меня. Я ударил машинально, почти не думая и абсолютно не сомневаясь. Лицо исчезло в темноте, и на этот раз мой потенциальный противник не издал ни звука. И всё бы хорошо, но в тот же момент сильнейший толчок в спину бросил меня через хрупкие перила раскачивающегося мостика.

Я уже почти затормозил свой нежданный полёт, когда меня алчно догнал повторный, на этот раз ещё более сокрушительный уже не толчок, но удар. Я наугад ответил и на этот раз безнадёжно промахнулся. Рука случайным чудом зацепилась за очередные не вызывающие доверия перила. И перила, и рука заскрипели, но в итоге остались при своих, что меня вполне устраивало. Я рывком взлетел на застонавшую после моего приземления широкую ступеньку. Этот наигранный стон разлетелся по всему огромному колодцу, отражаясь пугающим эхом от его не видевших света стен. Он стал словно сигналом для начала вопрошающей фантасмагории сонма истеричных, визгливых голосов.

— Чужой! Чужой! Чужой! — голоса вторили друг другу, забывая о пользе разнообразия. — Он нашёл! Он нашёл нас! Мы прятались! Мы долго прятались, но он нашёл нас! — я откровенно начинал чувствовать себя лишним в этой незримоголосной компании.

— Он видит нас! Видит нас! Во тьме! Во тьме! Видит нас во тьме! — уже порядком поднадоевший хор не ослаблял своего психологического давления. На этот раз бить на звук было, к сожалению, бесполезно, так как звук этот шёл буквально отовсюду, казалось даже у меня изнутри.

Постепенно слова начали сливаться в один, восходящий к моему необрадованному разуму тоскливый гул, почти физически мешающий и думать, и идти. Вероятно, в этом далеко запрятанном от случайных глаз месте собрались те из отверженных, у кого остались на душе не ярость и месть к жестокому для них миру, но лишь жалкая боязливая ненависть за старые обиды и отчаянный страх перед новыми. Те, кто возможно боялся даже своих братьев по Ордену, прячась в спасительной для них темноте от всего алчного мира и не находя в этом даже доли утешения для своих обид. И даже сейчас, когда перед ними был их общий враг, они не решались атаковать его всеми своими силами, довольствовавшись наименее рискованной (и так и не удавшейся) попыткой избавить от меня свои презренные огнём владения.

Голоса не смолкали, но я уже потерял к ним интерес, противник оказался слишком слаб для моего внимания к нему. Постепенно освоившись в изысках местной архитектуры, я всё более и более уверенно продвигался к, как хотелось бы думать, выходу во что-либо более светлое и тихое, нежели здешний пейзаж.

И мои старания не остались без желанной награды. После очередного недостойного Хозяина Пути прыжка, я очутился на удивительно сравнительно-ровном лестничном пролёте, который спокойно и размеренно провёл меня к узкому лазу, практически норе, окаймлённой тяжёлыми камнями. Издав горестный стон, я, пересилив неудачно проснувшуюся гордость и встав на колени, пролез в этот воровской проём. Лезть мне пришлось не менее пяти минут, за которые я успел проклянуть каждый сантиметр моего долгого пути. По дороге в лицо лезла непонятно откуда взявшаяся здесь трава, к тому же было довольно сыро. Но, слава огню, и эта нижняя тропа подошла к концу.

Глава 5. «Мне холодно, дьявол…». Часть 3

Я влюбленно вывалился в абсолютно непонятно как оказавшееся здесь место. Это был сад. Его тускло, но решительно освещали неузнанные мной наросты на стенах и далёком потолке-своде этой, по меньшей мере, огромной пещеры. Не спеша поднявшись, и, по краю сил, отряхнув с себя грязь и ненужную сейчас злость, я окинул взглядом моё новое и, как мечталось, очень временное пристанище.

Нет, это точно был сад, причём сразу было видно, что о нём нежно и трепетно заботились. Но сложно сказать, шло ли ему это на пользу. Всё то, чем был славен Орден Отверженных, предстало перед моими глазами уже не через лица и обработанный камень, но через лик самой природы. Низкие кривые деревья будто хотели забиться поглубже в землю, опустив в неё свои жидкие кроны. Лежащие у их подножий раскидистые кусты с невыносимо яркими цветами, с поникшими бутонами, казалось стремились попасть на романтический вечер двух безумных сердец. Даже трава не уносилась вверх, а извивалась и ластилась к земле, боясь или ленясь оторваться от неё.

Насладившись открывшейся мне картиной, я, как водится, крайне осторожно двинулся вглубь местной флоры по неширокой, но зато не сильно заросшей тропинке. Запертая в замке безумия растительность встретила меня той же настороженностью, как и я её. Здесь было мало естественных цветов, которыми заставляет восторгаться нас природа. Обыкновенно-спокойного зелёного