Мы ищем не там, где надо, и потому не можем их найти…

Сесилия Ахерн

Вилла в пригороде Буэнос-Айреса. 9 января 1951 года.

Гер Лямке отложил ручку и задумался. Он смотрел на лежащие перед ним исписанные нервным почерком листы дневника и вспоминал далёкий теперь сорок пятый год. Берлин, едва сбросивший последний снег, залпы орудий русских почти на самых окраинах и бесконечное ожидание трагедии. Трагедии просто-таки эпического масштаба. Ибо даже последнему унтеру в окопах было понятно, что не только сама Германия, но и Европа, да что там эта ветхая старушка — весь мир уже не будет таким, как несколько лет назад.

Война сбросила маски с лицемеров-политиков и лжецов-банкиров. Предавали все и всех. Продавали оптом и в розницу. Брат шёл на брата. Об этом ли думал он, когда встал на стезю борьбы за Великую Германию, когда строил вместе со всеми Третий Рейх. И не было ли это самой большой ошибкой в его жизни? Ошибкой, стоившей миру миллионных жертв, Германии — потери суверенитета и остатков величия.

Сейчас, даже с высоты прожитых после войны лет, прошедших в переосмыслении её значения для германского народа, герр Лямке не мог бы с абсолютной уверенностью сказать, насколько правильным было всё то, что они делали в последние десятилетия и делают сейчас. Здесь, вдали от полей Баварии, альпийских лугов Юга и портов Севера он собирался возродить теперь уже Четвёртый Рейх. На то были человеческие и финансовые ресурсы и, самое главное, перспектива создать новое, поистине сатанинское оружие ужасающей разрушительной силы. Всё шло строго по плану, если бы не этот фотограф-британец с его неуёмным любопытством, и американцы, всюду сующие свой мерзкий нос…

Им пришлось основательно наследить. Но без этого было не обойтись: фотографии не должны были попасть в Америку ни при каких обстоятельствах! Чего стоило найти своих людей в аэропорту, протащить и разместить на борту самолёта бомбу… А потом парням Отто пришлось тряхнуть стариной и заняться некогда привычным делом — ликвидацией лишних свидетелей. Всё прошло без сучка, без задоринки, осталось отыскать американскую разведгруппу, у которых, по мнению Отто, могли остаться копии фотографий и негативы, а заодно зачистить и эту сучку, подружку фотографа, о которой рассказывала «добрая самаритянка», его соседка, этническая немка. Проблема в том, что обретается эта девка возле Эвиты Перон, жены самого дона Хуана, но тут уж ничего не попишешь, издержки производства. В конце концов, создание для диктатора атомной бомбы всё спишет: его желание любыми путями попасть в «ядерный клуб», куда американцы с русскими пока никого не пускают, перечеркнёт любые жертвы на этом пути. Тем более жизнь какой-то там английской журналистки. Ей Отто займётся прямо сегодня.

Дверь тихонько скрипнула, и вот он, лёгок на помине… Отто бочком вошёл в кабинет босса, замер мрачной статуей на пороге.

— Вы вовремя, мой друг, — герр Лямке обернулся, посмотрел на своего помощника, по-птичьи склонив голову к плечу. — Что там у нас с госпожой Райт?

— Сегодня вечером отработаем её, — с таким выражением, наверное, говорят члены совета директоров какой-нибудь корпорации на производственном совещании, а не докладывают о подготовке к ликвидации профессиональные киллеры. Отто был очень хорошо вышколен, что называется — старая школа.

— Не затягивайте. Что там ещё? Я же чувствую по вашему напряжению в голосе: где-то рядом зреет очередная пакость.

Отто кивнул:

— Так точно. Из Америки прилетела группа сотрудников Федерального бюро расследований, будут заниматься самолётом.

— Они опасны? — голосе герра Лямке, впрочем, не было ни грана смятения. Он всего лишь хотел определённости в информации.

Отто помолчал. Потом несмело предположил:

— Возможно. С ними прибыли двое посторонних, явно из разведки. Один нам более-менее известен, это некто Джек Хопкинс, специалист по странам Латинской Америки. Полевой агент, так сказать. Он довольно умён, прекрасно подготовлен физически, великолепно говорит на многих диалектах испанского языка, говорят, что в Мексике он в одиночку положил банду торговцев живым товаром. Среди коллег его кличут Големом за немногословие и упорство в достижении цели.

Герр Лямке покивал:

— Занятно, занятно… Костолом, значит. Ну, по большей части, естественно. А второй?

Отто замялся.

— Со вторым не всё понятно. Мы пытались что-то про него разузнать, но пока никто нам не смог рассказать ничего путного. Лет ему под тридцать-тридцать пять, по внешности скорее азиат, а может и еврей: смугл и кучеряв. Судя по внешнему виду, достаточно физически подготовлен, явно занимался какими-то единоборствами. По-испански почти не говорит, знает немецкий, но в произношении проскальзывает какой-то лёгкий акцент. Так говорят те немцы, кто некоторое время пожил в России. Ну, там военнопленные или военспецы… Они приобретают своеобразный выговор, сленг, что ли. Это почти неуловимо, но я сталкивался с этим не раз.

— Интересно, интересно… В России, говоришь, бывал… А может, действительно, из наших? Из тех, кто валом валил к Даллесу в мечтах о сепаратных переговорах, вроде генерала Вольфа?

Голос герра Лямке в ходе этой тирады становился всё тоньше и тоньше, в конце сорвался на фальцет… оборвался.

Отто ждал, когда хозяин кабинета успокоится и восстановит дыхание. Предусмотрительно протянул ему белоснежный открахмаленный платок.

Герр Лямке рассеянно кивнул, промокнул платком губы, бросил его в корзину для бумаг. Тяжело опустился в кресло.

— Что там у тебя с командами прикрытия?

— Всё готово. Они отбудут по месту назначения сразу же после соответствующего приказа.

Неожиданно герр Лямке тихонько пропел, вроде бы про себя,

— Es geht alles vorüber, es geht alles vorbei[65]…

И лукаво посмотрел на своего помощника. Отто помялся… Он прекрасно знал крамольное продолжение этой песенки, распевавшейся втихомолку в окопах на Восточном фронте и в кулуарах Генерального штаба[66], сказал только:

— Когда начинаем операцию «Гроссе Вольфшанце»?

— Немедленно. У меня, практически, всё собрано. Выезжаем по готовности. Я не собираюсь ждать, когда эти американские ищейки вцепятся мне в загривок. Я сам мечтаю разорвать их в клочья и пустить по ветру над местной пампой.

Отто кивнул и вышел. А герр Лямке стал собирать в папку страницы дневника.

Буэнос-Айрес. 9 января 1951 года.

Иван сидел в сквере на Площади Мая, напротив Розового Дома, и ждал, когда освободится Хелен. Она выскочила к нему на секундочку, чмокнула в щёчку, сообщила, что соскучилась по нему и сразу же извинилась за то, что именно сегодняшнее утро у неё не задалось с самого начала, дел — невпроворот. В общем, придётся подождать… И вот теперь он ждал.

Котов недвусмысленно дал ему понять, что никаких отклонений от своего первоначального плана, названного с