у нас одних, мужики землю пашут и помещикам служат, а те государю службу отбывают. На том весь свет держится… Да ты не кручинься, тебя-то мы выкупим. Наше слово твердо.

Михайла стоял перед князем, как оглушенный, плохо слушая его рассуждения. Вон они как! И помышлять не велят, чтобы холопам воля была. Он постоял еще немного, не говоря ни слова, потом повернулся и вышел из палатки. А ведь как за русскую землю бьется тот князь Пожарский. Жизни не жалеет – думал Михайла. – Так я полагал, что справедливый человек… А он, вишь, холопов и за людей не считает. Одно слово – боярин!

Михайла вспомнил, как Гаврилыч уговаривал его не верить московским царям. А он всё на Болотникова слался; вот де тот верил Дмитрию Иванычу. Нет, верно, зря и Болотников верил, обошел его Дмитрий Иваныч. Вон Пожарский же говорит, что ни один царь не даст холопам воли. Почему-то Михайла сразу поверил Пожарскому. Что же ему-то, Михайле, делать? Никогда не было ему так тяжело на сердце.

То, что Пожарский сулил выкупить его у Воротынского, не радовало Михайлу. Не о такой воле он помышлял. Он будет вольный, а кругом все холопы. Какая это радость? Еще кабы Марфуша с ним была, – может, ради нее он бы и польстился. А так – один – нет, не по нем то. Не убили его ляхи проклятые. Самое бы лучшее. Да не берет его смерть. Вот только выкурят ляхов из Кремля, очистится Москва от их духа поганого, он тотчас и уйдет куда глаза глядят.

IV

В Кремле уже стали тем временем есть человечье мясо. Двадцать пятого сентября Пожарский написал полковникам Стравинскому и Будиле, ротмистрам и всему засевшему в Кремле рыцарству, предлагая им сдаться и обещая сохранить им жизнь.

«Ведомо нам, – писал он, – что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду и со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляют в этом Николай Струев и московские изменники, Федька Андронов, Ивашка, Олешко. Хотя Струев ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может вас выручить. Вы сами видели, как гетман пришел и с каким бесчестьем и страхом он ушел. А тогда еще не все наши войска прибыли… Сами вы знаете, случилось все неправдой короля Сигизмунда вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за нее такой нужды и голода. Берегите себя и присылайте к нам ответ без замедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться на свою землю, тех пустят без всякой зацепи».

На письмо Пожарского через несколько дней был получен ответ от Стравинского и Будилы. «Письму твоему, Пожарский, – писали они, – которое мало достойно, чтоб его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине. Ты, сделавшись изменником государю своему, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест [Явная клевета поляков – Прим. ред.], восстал против него, и не только сам, человек невысокого звания, но и вся земля изменила ему, восстала против него. Теперь вы, как видим из вашего письма, не только обвиняете в измене польский и литовский народ, но рады бы весь мир привлечь в товарищество с вами и найти людей, подобных вам в измене.

«Мы хорошо знаем вашу доблесть и мужество. Ни у какого народа таких мы не видели, как у вас, в делах рыцарских, вы хуже всех классов народа других государств и монархий. Мужеством вы подобны ослу или байбаку… Ваше мужество, это мы хорошо знаем, сказывается в вас только в оврагах и в лесу. Ведь мы хорошо видели собственными глазами, как страшен вам был гетман с малою горстью людей. Мы не умрем с голода, дожидаясь прибытия нашего государя короля с сыном светлейшим Владиславом и, счастливо дождавшись его, возложим на голову царя Владислава венец. За пролитие невинной крови и за опустошение Московского государства он излиет на вашу голову месть. Советуем вам снять с вашей выи ярмо упрямства, не возбуждать на себя гнева божия, покориться своему государю и царю, которому уже вы принесли присягу. «Впредь не обсылайте нас бесчестными письмами, потому что за славу и честь нашего государя мы готовы умереть. Под ваши сабли, которые вы острите на нас, будут подставлены ваши головы… Лучше ты Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холопы попрежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, а Кузьмы пусть занимаются своей торговлей. «Прежде чем начинать войну, следовало тебе дома подумать, каким образом тебе вести войну с польским королем. Король польский никогда не имел и не будет иметь скудости в людях. Такого множества людей ты не только что никогда не видел, но и не слыхал. Если ты, Пожарский, кроме находящихся при тебе своевольников и шпыней [Бродяг – Прим. ред.], присоединишь к себе еще вдвое больше бунтовщиков, то и тогда, при божьей к нам милости, не получишь пользы. Затем, если есть у тебя разум, употребляй его на добро, а в настоящем глупо начатом деле если ты будешь пребывать с упорством, подобно королю египетскому фараону, то устроит бог, говоря словами царя пророка, наши руки на брань и укрепит персты в правой войне.

Писано в московской столице 21 сентября 1612 г.»

Пожарский велел прочить это письмо по всем ратям ополчения и передать в таборы казакам. Оно так рассердило всех – и воевод, и ополченцев, и казаков, – что все рвались в бой против наглых поляков, надругавшихся над всем русским народом.

После ухода Ходкевича между казаками и ополченцами опять было разгорелись распри.

К Трубецкому в табор приехали Иван Плещеев и князь Григорий Шаховской, которого называли «всей крови заводчик» за то, что он первый признал тушинского вора, и стал подучать Трубецкого с Пожарским не мириться. Казаки больше всего сердились, что они под Москвой все голы и голодны, а ополченцы пришли из Ярославля сытые, гладкие, тепло одетые. Они приставали к Трубецкому, чтоб он разрешил им ополченцев пограбить и от Москвы отогнать. Иначе они грозились сами разойтись по иным городам, чтоб не терпеть под Москвой нужды и бесчестья.

Но после письма из Кремля они так распалились на ненавистных ляхов, что обо всем другом позабыли. Начальники тоже решили, что стыдно им на радость ляхам меж собой перекоряться, лучше мирно сговориться и сообща напасть на ляхов.

Свары