Какое-то мгновение Джо разглядывал его, а потом засмеялся.

– Классно! – воскликнул он. – Никто из знаменитостей нырять не мог – больно уж они стали старыми, да и жиром заплыли! Они так никогда и не выучились нырять, ведь они только и делали, что вкалывали, хотели стать знаменитостями, а когда уже их перестали узнавать, пошли в ныряльщики. Но уж больно запоздали!

Он, напевая вполголоса: «Я дразню тебя, я дразню тебя», обошел столик Теллертона, прыгнул в воду и, работая руками, поплыл как сумасшедший наискосок и обратно.

Даже поднявшись вверх по лестнице, он продолжал смеяться. Как прекрасно было смеяться вновь! Обессиленный и какой-то беспомощный от веселья, он, обхватив колени руками, раскачивался взад-вперед.

Между Тимом Теллертоном и Баунти-Джо возникла дружба, безоблачная и уважительная, они развлекали друг друга, перебрасываясь, как мячом, простыми словами. Джо нравились их краткие встречи, у него вошло в обыкновение, стоя возле Теллертона, болтать обо всем, что только приходило в голову. Частенько их беседа напоминала игру, в которой не дозволялось оскорблять другого. Джо пытался веселиться, пытался понравиться Теллертону своими по-детски обезоруживающими репликами. Иногда он бывал раздражителен, а уставая, нырял все лучше и лучше.

Каждый красивый прыжок был своего рода выигрышем по очкам, и Джо засчитывал эти очки им обоим. Беседовать с Теллертоном было все равно что поставить на рулетку, бросить монету в колодец желаний, не для выигрыша, а шутки ради. Ведь с Теллертоном никогда нельзя было ничего предугадать. Старый человек, он выказывал уважение к Джо, он не ныл, не надоедал ему, но мог впасть в ярость буквально из-за пустяка. Его старость была просто ошибочна, непонятна. У Джо когда-то была кошка, шестнадцати лет от роду, совсем древняя кошка, но, набравшись хоть каплю терпения, можно было заставить ее играть и гоняться кругом за собственным хвостом. Но когда она злилась, приходилось держать ухо востро и остерегаться ее.

Тим Теллертон полагал, что всякий раз, когда они с Джо встречались, оставалось все меньше и меньше возможности помочь юноше, но все же не осмеливался говорить с ним всерьез. Теллертону хотелось сохранить для себя в целости свой утренний ландшафт, свое странствие по траве, прохладную гладь – мир зеленоватой воды и легкость игривых слов. Сохранить всю безоблачность, спокойствие и умиротворенность.

Однажды вечером, когда он шел вдоль берега, рядом с ним внезапно возник Баунти-Джо на своем мотоцикле.

– Привет, алоха! – воскликнул Джо, слезая с мотоцикла, и уже сам повел его дальше. – На следующей неделе я возьму машину и поеду в Силвер-Спринг, возьму утром, пока нет таких пробок, – сказал он. – Посмотрите-ка на мотоцикл, он заново отлакирован.

Они стали рассматривать большую блестящую машину, мягко катившуюся в руках Джо.

– Машина красива! – похвалил Теллертон.

– Марки «хонда», модель – семьдесят один, – пояснил Джо.

– Ты любишь машины?

– Да, люблю!

– А ты знаешь их, знаешь, как они работают?

– Про свою я знаю все, – презрительно ответил Джо.

– Но она не единственная, весь мир полон очаровательных машин, ты бы мог изучать их, создавать свои собственные модели…

– Ты что, опять за свое! – воскликнул Джо. – Создавать! Стать! Я не хочу стать! Я хочу быть! Вы говорите о времени, которое давным-давно миновало, и все эти слова: «стать», и «создавать», и «владеть» – уже ничегошеньки не значат!

– Ты владеешь мотоциклом, – резко произнес Теллертон.

Остановившись, Джо сказал:

– Посмотрите на мою машину! «Хондой» владеть нельзя. Разве можно владеть ста восьмьюдесятью километрами в час? Быстрота, скорость… это тебе не собственность! Разве ты владеешь гитарой, разве можешь владеть музыкой, ведь это идиотство… Нет, вы все владеете совершенно по-другому!

– Кто – мы?

– Вы, те, кто больно долго продолжает заниматься своим делом! Послушайте теперь, что я скажу. – Понизив голос, Джо терпеливо продолжал: – Вы знаете, что я имею в виду. Вы коллекционируете… коллекционируете… восхищение, и знатные титулы, и более высокую плату за работу, да и вещи тоже. Ковры, целиком покрывающие пол. То, что сами знамениты! Свою славу! И все время вы только и делаете, что тратите время, жуткую уйму времени.

Тим Теллертон не ответил. Ведя свой мотоцикл, Джо попытался объяснить:

– Всему этому теперь конец, и точка. Тому, что называется амбицией и позицией, – конец! Попытайтесь теперь понять, о чем я говорю: все это больше не годится. Вы сделали мир ужасным, жить в нем нельзя…

Теллертон прервал его:

– Все это мне знакомо. Я слышал это и раньше.

Сердце его заколотилось: стараясь идти очень медленно, он попытался взять себя в руки.

– А когда ты ныряешь? Разве ты не гордишься, если тебе сопутствует удача; разве не желаешь, чтобы тобой восхищались?

– Это не одно и то же! – вскричал Джо. – Нырять – это другое, нырять для меня – все равно что быть, все равно что жить!.. Просто прыгаешь в воду. Не будьте смешны!

– В маленьком пруду, в бассейне… – заметил Теллертон, – ты прячешься в маленьком пруду и разглагольствуешь, что мир уничтожен, а также полагаешь, что цветы в волосах будут тебе к лицу до самой смерти!

Все это было ошибкой. Ему надлежало сохранять спокойствие. Именно теперь он был вынужден говорить с Джо, вынужден собрать все самое лучшее из своего знания жизни, все, во что верил, и попытаться заставить юношу пробудиться… Говорить обо всех головокружительных возможностях и о беспомощности, когда все уже минуло и осталось позади, о нерушимой жажде жизни, всегда достойной трудностей, что переживаешь сам в своей душе, о желании придать жизни форму, цель и выражение, говорить о постоянных новых трамплинах триумфа, о грандиозных ошибках, о колоссальных сюрпризах… Обо всем в пределах понимания и о возможности объять необъятное, прежде чем постепенно исчезающая сила превратит запоздалое намерение в ничто.

Как жаль, что уже успело завечереть, а он устал. Им следовало бы встретиться утром. Чрезвычайно взволнованный, Тим Теллертон объяснил Джо:

– Мир не уничтожен! Он еще существует! Возможно, жить в нем стало труднее, тем не менее он существует…

Джо снова прервал его:

– А что осталось у вас? Неужто так приятно быть знаменитым?!

Он увидел, что Теллертон побледнел от гнева, и испугался: Джо хотелось теперь лишь уйти, убраться, умчаться прочь, оставив все прежнее позади.

Тим Теллертон сказал:

– Раздобудь мне такси!

– Простите меня! – воскликнул Джо. – Простите меня, я был глуп, я наговорил нынче столько глупостей… Это всего лишь из-за того, что мне не пишут… Я все время жду, а они все равно не пишут, времени же осталось так мало!

Он бросился к мотоциклу и помчался по направлению к городу.

Мотоцикл Джо