мужчинами, которое он выражал в своих трудах об исламских течениях — осуждая их, он в то же время проявлял к ним огромное любопытство и был с ними знаком достаточно близко, хотя бы для того, чтобы их описать. Посещал ли он те кварталы Венеции и Флоренции, где мальчики-проститутки (бардасси) могли преследовать его, как такие же юноши приставали к иностранцам, когда он бывал в Тунисе?

Однако его взгляд и восприимчивость в «Географии» в первую очередь нацелены на женщин, и мы можем ожидать того же в его жизни в Италии. Здесь у Йуханны ал-Асада была масса возможностей видеть их: женщины — рабыни и свободные — работали служанками в христианских семьях, ходили по своим делам по улицам и рынкам Рима и других итальянских городов, которые он посетил, молились в церкви. Некоторые мужья в аристократических семействах Венеции старались почти все время держать своих жен дома, но большинство женщин появлялись на людях, по крайней мере, не реже, чем в Каире. Тонкий ценитель женской внешности, он, вероятно, везде замечал головные уборы, которые закрывали лицо гораздо реже, чем в мусульманских городах — разве что легкие вуали у состоятельных женщин, или иногда более плотные, скрывающие лица девушек из хороших семей[571].

Неоднократно упоминая Европу в «Географии Африки», Йуханна ал-Асад назвал одно заведение сексуального свойства вполне недвусмысленно: бордель[572]. Вдали от осуждающего ока своего крестного отца, Эгидио да Витербо, он вполне мог иметь дело с римскими проститутками. В их обществе, как его описывает Франсиско Деликадо, он бы обязательно встретил радушный прием как бывший мусульманин и иностранец — по меньшей мере столь же непринужденный, как тот, который оказывали ему в космополитических кругах образованных служителей церкви, давших обет безбрачия. Евреи, обращенные евреи, мавры, мориски и христиане — все они часто наведываются в мир Лозаны, не беспокоясь о том, чтобы обращать друг друга в свою веру, а обмениваясь кушаньями, специями, новостями, сплетнями, сексом, тканями, лекарствами, деньгами, драгоценностями и нарядами. Здесь слышался не «чистейший кастильский язык», как объяснял Деликадо, а смешанная речь — популярные испанские фразы, иногда украшенные каталонским, португальским, итальянским, а то и арабским словом: «Я перекроил свою речь, подогнав ее к звуку в моих ушах»[573]. (Тут приходит на ум lingua franca, язык, звучащий на кораблях в Средиземном море и в портовых городах.) Лозане, наряду с ее испанскими и еврейскими корнями, не были чужды и арабские обычаи, и мусульманские земли. Со своим первым возлюбленным — купцом, с которым ее жестоко разлучили, — она побывала в Турции, Леванте, Северной Африке и даже на Берберийском побережье. Некоторые из ее лучших секретов красоты пришли из Леванта, а кушанья, которые она готовит, взяты как из еврейской, так и из арабской кухни. Деликадо рассказывал, как гордилась Лозана своим кускусом с нутом (alcuzcuzu con garbanzos), в то же самое время, когда Йуханна ал-Асад описывал в «Географии», как приготовить кускус (el cuscusu) по-фесски[574].

Любовник Лозаны, римский сводник и слуга по имени Рампин вырос в доме, где его мать принимала «и мавров, и евреев». Несмотря на то что Рампин или еврей, или converso — обращенный еврей, один домашний слуга язвительно именует его «Абенамар», то есть Ибн ал-Ахмар (так звали основателя династии Насридов в ал-Андалусе); а один ревнивый кавалер называет его «аль-факи» — и это, несомненно, единственный другой факих в Риме, кроме Йуханны ал-Асада. Когда одному из клиентов Лозаны понадобился особенный подарок, Рампин мигом раздобывает тунисский головной убор[575].

Среди путан, окружающих Лозану, есть мать и дочь из Гранады, причем мать столь немолода, что, наверно, жила в этом городе еще до того, как он перешел к христианам. Давая ей некие жесткие практические рекомендации, Лозана говорит: «Не думаешь ли ты случайно, что ты все еще в Гранаде, где все делается по любви? Дорогая госпожа, здесь это только вопрос денег и купли-продажи»[576].

Это сравнение Рима с Гранадой, так же как образ Roma putana и предсказания о разграблении Рима, наводит на мысль, что при написании своей книги Деликадо преследовал морализаторские и критические цели. Но «Лозана» в то же время комическое и смеховое произведение, в котором тщательно передается то, что его автор видел и слышал в Риме. Кажется правдоподобным, что в ходе своих «полевых исследований» Деликадо мог встретить обращенного факиха из Гранады. Улицы квартала Кампо Марцио, где Йуханна ал-Асад проживал в 1521 году, как отмечено в переписи населения несколькими годами позже, были населены женщинами, похожими на героинь со страниц Деликадо: испанская куртизанка Херонима и итальянская куртизанка Франческа живут по соседству с Марией Мавританкой и Беатрикс из Испании, если привести лишь несколько примеров[577]. Йуханна ал-Асад, особенно в первые годы после освобождения из замка Святого Ангела, скорее всего, общался с такими женщинами и усваивал вульгарные говоры их мира столь же естественно — или, возможно, еще естественнее, чем дома в Африке.

***

К 1526 году в его жизни, по-видимому, произошли дальнейшие перемены. Некий «Io. Leo» — Иоаннес Лео — значится в римской переписи населения за январь 1527 года как глава домохозяйства из трех человек в квартале Регула. Очень велика вероятность, что это Йуханна ал-Асад. Сочетание двух его крестильных имен — Джованни Леоне, Иоаннес Лео — было редкостью в Риме в его время, и во всем списке переписи это единственный носитель такого имени. В бесчисленных нотариальных документах, уголовных штрафах, папских платежах и отчетах о заседаниях консистории 1520‐х годов мне встретился еще только «Jo. Leo venetus» — «Джованни Леоне Венецианец», приговоренный в ноябре 1522 года к уплате трех дукатов за то, что не выпускал кого-то из дверей своего дома, и за другие проступки. В перепись 1527 года людей обычно вносили, указывая, откуда они родом, и там нет ни одного Иоаннеса Лео из Венеции[578].

Было бы проще, если бы переписчики назвали «Иоаннеса Лео» «africanus» (но это прилагательное в списке не используется ни разу) или «morus» (оно сопровождает несколько других имен). Но Йуханну ал-Асада, с его промежуточным статусом, было трудно охарактеризовать; переписчики вполне могли решить, что новообращенного из Северной Африки проще всего отличить по его особенному имени. Я полагаю, что будет корректно считать, что «Иоан­нес Лео», глава домохозяйства с двумя другими членами, — это наш герой.

А как насчет пола и возраста этих людей? Перепись не дает такой информации, но представляется маловероятным, чтобы Иоаннес Лео возглавлял домохозяйство, состоящее из мужчин.