Для жизни подобного рода он с таким же успехом мог бы остаться в квартале Кампо Марцио, возле кардинала Эгидио. А если он просто хотел независимости, то мог бы устроиться в одиночку: в квартале Регула проживало таким образом несколько одиноких мужчин[579].

Поэтому я предполагаю, что в доме была женщина и маленький ребенок. То же самое представил себе и писатель Амин Маалуф, согласно которому сам кардинал Джулио де Медичи в 1521 году дал в жены Джованни Леоне обращенную в христианство еврейку[580]. В действительности такой деликатный вопрос мог бы обсуждать с Йуханной ал-Асадом вовсе не занятый делами и мало знакомый с ним кардинал де Медичи, а скорее один из его крестных отцов — вероятно, Эгидио да Витербо, с которым он был связан наиболее тесно. Вопрос о том, как быть с супругами в предыдущих мусульманских браках, время от времени поднимался в Италии XVI века, где обращенным рабам и вольноотпущенникам разрешалось жениться и выходить замуж. Каноническое право не давало прямого ответа на этот вопрос и обычно утверждало, что предыдущий брак не расторгается с крещением новообращенного христианина. Однако новый брак разрешался, если необращенный супруг не желал жить с крещеным или чинил препятствия в отправлении его или ее религиозных обрядов. Если бы факих Йуханна ал-Асад захотел жениться, то он знал, как убедить своего крестного отца, что он проходит в эту лазейку: мой брак был расторгнут по мусульманским законам в ту минуту, когда я обратился в христианство, — сказал бы он, — и я так давно нахожусь вдали от своей жены, что она, конечно, снова вышла замуж[581].

Если бы его доводы не увенчались успехом, но он все равно хотел бы жить в Риме с женщиной, хотя бы временно, то решением было бы взять наложницу. Ничего неслыханного в этом не было, хотя таким поступком Йухан­на ал-Асад, несомненно, рисковал вызвать неудовольствие кардинала Эгидио. В любом случае конец 1525 или 1526 года был подходящим моментом для перемен: время его работы над арабской транскрипцией, над Кораном, путешествий по Италии осталось позади, и он мог обосноваться с семьей в Риме.

Йуханна ал-Асад, вероятно, знакомился с семейной жизнью в Италии в основном в еврейских семьях. Альберто Пио был женат, но супруга князя жила в его поместье в Карпи и простой ученый помощник и переписчик не мог иметь с ней никакой связи. Другое дело — Элия Левита и его семья в Риме и Якоб Мантино и его семья в Болонье. Элия бен Ашер взял молодую жену-ашкенази в Венеции в 1494 году, и к тому времени, когда Йуханна ал-Асад познакомился с ним в доме Эгидио да Витербо, у него было несколько детей: взрослый сын Иуда, дочь Ханна, вскоре собиравшаяся замуж, и младшие сыновья и дочери. Якоб бен Самуил, который был ближе по возрасту к Йуханне ал-Асаду, женился на Джентилеске Коэн (судя по имени, она была из итальянской семьи, а не происходила из Каталонии, как он сам); у них был по крайней мере один сын, Самуил, которого заботливый отец готовил к ученой карьере[582].

Как и в среде мусульман, в этих еврейских семьях ожидали, что их дети создадут собственные семьи. Позже раввин Леон Модена из Венеции сказал, что «закон обязывает каждого еврея вступать в брак». Дóма, в Северной Африке, Йуханна ал-Асад общался с еврейскими мужчинами, но не с еврейскими женщинами. Теперь же он мог наблюдать за еврейской семейной жизнью, в том числе и за женщинами, и за домом как местом проведения еврейских религиозных обрядов[583]. (В те годы в некоторых кругах Италии продолжалось общение между евреями и христианами, несмотря на постановления, направленные на то, чтобы этому воспрепятствовать[584].) Как мы можем представить себе Йуханну ал-Асада в разговоре на многоязычном уличном жаргоне с римскими проститутками, так же можем представить его вежливо беседующим с этими еврейками, то есть с чужими незакрытыми женщинами, хотя и в присутствии их мужей. С женой или дочерью Элии Левиты, которые, вероятно, говорили между собой на идише, Йуханна ал-Асад, скорее всего, изъяснялся на своем итальянском языке иностранца[585]. В доме Якоба Мантино могли также разговаривать на каком-то варианте испанского языка.

Написанная позднее автобиография Ахмада ал-Хаджари дает нам намек на то, что мог испытывать Йуханна ал-Асад, впервые ведя столь светские беседы. Мориск из Андалузии, вернувшийся в ислам, ал-Хаджари в 1020/1611 году оставил свою жену и детей в Марракеше и на два года отбыл во Францию с дипломатическим поручением от султана Марокко. По пути он настраивал себя и своих спутников «против побуждений души и подстрекательств сатаны в отношении запретных женщин, потому что сатана привык вселять в нас зло, [особенно] с помощью непокрытых женщин». И все-таки в вандейском городе Олонн он был сражен красотой незамужней дочери королевского офицера, а она — им (по крайней мере, по его словам). Он беседовал с ней и мучился вопросом, можно ли ему «подавать руку молодым женщинам и развлекать их беседой», как принято во Франции. Наконец, поговорив наедине в укромном уголке семейного сада, они расстались; «я прошу у Бога прощения за слова, которые я говорил ей, и за то, что смотрел на нее»[586].

От Якоба Мантино — человека, настолько сведущего в еврейских законах, что в дальнейшем он служил арбитром в семейных и иных спорах между римскими евреями, Йуханна ал-Асад мог узнать о еврейских и христианских обычаях, касающихся выкупа за невесту и приданого[587]. Дважды в своей «Географии» он сравнивал известные ему магрибинские традиции с европейской практикой, когда невеста приносила приданое жениху. «В Италии говорят, что у мусульман муж приносит приданое жене»[588], и это правда — продолжает он, — но они не понимают, что отец невесты дает гораздо больше в виде приданого своей дочери. Любому отцу было бы «стыдно» не сделать этого. «Словом, дочь — это разорение для отца в любой стране»[589].

Возможно, Йуханна ал-Асад в свои итальянские годы и получил европейское приданое, но я сомневаюсь, что наш крещеный мавр нашел жену такого же высокого положения, как Дездемона у Отелло. В его густонаселенном квартале, протянувшемся вдоль Тибра, был только один дом дворцового уровня, принадлежавший кардиналу Фарнезе, и лишь несколько других домохозяйств насчитывали больше двадцати домочадцев. Ближайшими соседями Йухан­ны ал-Асада были сапожники, портные, прачки, водоносы, пекари, каменщики и другие ремесленники, а изредка врач или художник. Как и по