очередь, Марго. Часто исчезал. Марго всюду его искала, бегала по платформе в домашних тапочках, стучала в окна вагонов.

Когда Роберто младший стал взрослым, Марго, в связи с финансовыми операциями по оплате контрабандного оружия, обратилась именно к нему. К кому было обращаться, близкие сочли бы её сумасшедшей, а Роберто младший представлялся предприимчивым и сообразительным. Он стал распоряжаться её деньгами, а Марго внимала его советам (?!)

Уже после смерти отца и Марго, Роберто младший, перед камерой с умилением рассказывает о письме Тито к Марго.

На конверте «женщине моей жизни», в самом письме «не отчаивайся, и, пожалуйста, не грусти, но даже в твоей грусти есть та изящная чувственность, которая вызывает безмерную любовь» «я помню, как в юности целовал тебя дрожащими губами, закрыв глаза», «весь Тито, нежный и жестокий, добрый и злой, умиротворенный и одержимый, любит тебя безмерно».

Роберто младший, добавляет «слова отца проникают в моё сердце. Это письмо выражает то, что он чувствовал до самой смерти».

Не будем комментировать, традиция прилюдно заламывать руки, увы, стара как мир.

Дочь Тито с умилением рассказывает, «у больницы собралось много народу и все выстроились в очередь, чтобы сдавать кровь. Я и подумать не могла, что он умрёт, отец казался мне сверхчеловеком».

Потом после смерти Марго, с таким же умилением продолжит:

«Мои дети знали её, и она живёт во всех нас. Я не должна плакать. Она была такой же частью нашей жизни, как и он. Знаете, что странно, я не узнаю этих людей в книгах. Я не узнаю их в статьях, там они нелепые и бездушные. Они не были такими».

Разумеется, она знает «какими они были», и, разумеется, знает, как о них следует писать, чтобы они выглядели не «нелепыми» и не «бездушными».

Сестра Тито уверена, именно Тито позволил Марго посвятить себя профессии (?!). По её словам: «для латиноамериканца это просто неслыханно… Она путешествовала по миру без мужа, и это выходило за все мыслимые рамки».

Она могла бы добавить, для латиноамериканца ещё более неслыханное и неприличное: муж в инвалидной коляске, жена с упоением танцует с молодым человеком, который годится ей в сыновья, к тому же гомосексуалист, весь зал в восторге аплодирует.

Что скажешь, такая она Европа, закат которой[489] превзошёл все мыслимые и не мыслимые пределы.

Встреча с Рудольфом Нуриевым… болезнь Тито Ариаса

Мы слишком увлеклись жизнью как таковой, на грани, за гранью, но вся предыдущая – и вся последующая – жизнь Марго Фонтейн, не просто жизнь, а то, что можно назвать судьбой, должна быть понята и осмыслена сквозь призму двух событий: встреча с Рудольфом Нуриевым и, через два года, болезнь Тито де Ариаса.

Как интерпретировать эти события в связке?

При всей неординарности, даже исключительности этих событий, кто-то может назвать их просто случайными (счастливый случай, несчастный случай), кто-то со-бытием, далеко не случайным. Соответственно, можно интерпретировать эти события как земные, внутримирные, и как выходящие за границы обыденности, надмирные.

Позволю себе три замечания.

Первое. В настоящем тексте слова «внутримирный», «надмирный», как и «земной», «небесный», «божественный», имеют метафорический смысл. Это не относится к слову-понятию со-бытие, которое – опять же в контексте настоящей статьи – имеет, скорее, смысл онтологический.

Второе. Связи между «земной» и «небесной» интерпретациями не явны, не прозрачны, не всегда выразимы в рациональном слове, но исключить эти связи, означало бы для меня невольно вступить в область религиозных догматов, для меня неприемлемую.

Третье. Цель данного текста «небесно-земная» интерпретация, аккорд в котором одновременно звучат два звука, или двухголосная фуга, в которой темы то предельно расходятся, то звучат почти в унисон. Можно ли в словесном тексте передать такой аккорд, такую фугу? Скорее всего, можно, но мне такая задача не по зубам. Только и остаётся, не мудрствуя лукаво, прибегнуть к отточиям. Плюс рассчитывать на воображение читателя, способного расслышать этот аккорд, или эту фугу в дискретном изложении.

…Колет Кларк вспоминает свой разговор с Марго: «этот юноша готов у нас танцевать, если ты согласишься», «ничего смешнее в жизнь не слышала, кем он себя вообразил», «ты должна», «нет».

Марго Фонтейн отвечает Колет Кларк, а по существу себе самой. Она сомневается, не может не сомневаться, ведь она впервые станцевала «Жизель» за год до рождения Нуриева. Она планировала уйти на пике славы, вот и следует уйти. Она боится быть смешной, боится, что рядом с Нуриевым будет выглядеть «как старая овца рядом с ягненком».

Но был и другой страх, и, одновременно, другой соблазн. Она знала возможности Рудольфа Нуриева, поэтому и пригласила на свой Гала-концерт. Она понимала, их разделяет не только возраст (конечно, возраст постоянно стучал в её висок), они буквально из разных миров и жизненных, и культурных.

Её девиз был «проще, проще, проще», отказ от любых излишеств, главное внимание чистоте и прозрачности линий в танце. Её называли: «музыкальная элегантность», её пластика была так безупречна, что один жест мог тронуть вас до глубины души. Нуриев, напротив, был воплощением вихря, стихии, безудержности.

Ей всегда хватало дерзости, всегда хватало детской бесшабашности, но она не могла знать, хватит ли у неё не только физических, но и творческих сил, чтобы выдержать состязание с Нуриевым.

Их отношения вначале складывались непросто: Рудольф не делал скидку на возраст, не пытался быть галантным, а на одной из репетиций бросил резкий вызов Марго: «докажи мне, что ты великая балерина». Марго ничего не пыталась доказать, ей удавалось гасить его нервные срывы, и самой впитывать его безудержную энергию.

При этом Марго продолжала сомневаться:

«ты предлагаешь совершенно фантастическую интерпретацию, это не мой путь, я не вижу себя в ней. Диалог на сцене не получится и лучше не браться». Рудольф не отступал, заставлял работать до изнеможения.

Позже она откровенно признается:

«Боже! Я никогда не делала в танце и половины вещей, которые делаю теперь». А Нуриев будет более категоричен: "Если бы я не нашел Марго, я бы пропал… никакая другая балерина мне не нужна».

Не прошло и года после их встречи, и они вместе станцевали «Жизель». Успех был оглушительный. Жаклин Кеннеди[490] вспоминала: «От аплодисментов руки у людей распухли, стали чёрно-синими. Глядя на них можно было компенсировать упущенных Нижинского[491] и Шаляпина[492]. Это было одно из сильнейших художественных впечатлений в моей жизни».

Как когда-то, после первого спектакля в США, Марго Фонтейн имела все основания радоваться как ребёнок.

… Утром она кормила Тито завтраком, потом торопилась на поезд, чтобы поехать в