воля, решительность, самообладание, при случае гнев и ярость, только не нежность, не изящество, не тонкость чувств.

Хотим мы того или не хотим, но поступки такого Отелло мы невольно воспринимаем внутри подобной физиогномики и подобной пластики. Никаких полутонов, благородный-благородный во всём, в каждом движении, в каждом жесте, в каждом поступке, в каждом слове. Благородный металл, чистый без примесей.

Аналогично в любви: «Она меня за муки полюбила, а её – за состраданье к ним».

Или в других переводах:

«Я стал ей дорог тем, что жил в тревогах. А мне она – сочувствием своим»,

«Я ей своим бесстрашьем полюбился. Она же мне – сочувствием своим».

Вновь никаких полутонов, «она полюбила за это», «я полюбил за то», последний и окончательный аргумент, как приговор.

Ещё один нюанс, на который невозможно не обратить внимание. Она его за «муки», за «тревоги», за «бесстрашье» полюбила, а он её за «отзывчивость». Везде он, мужчина, непоколебимый во всём, или он сам, или отношение, опять же к нему.

Если это так, то каких же актёров приглашать на роль Отелло, не тщедушных же, не худосочных. Может быть, если для комедии, под тем же названием, «Отелло». Тогда можно было бы и тщедушного, и худосочного.

…возможна ли формула любви?

Любовь – дело штучное, каждый раз всё заново, лица, ситуации, обстоятельства, когда, что, как, с кем, утром, вечером, весной, осенью, в молодости в старости. Если и выводить какие-то формулы, то только приблизительные, условные.

И среди этих условных, пожалуй, самая бесспорная: «сострадание», «сочувствие» женщины к «мукам», «бесстрашью» мужчины, и ответное чувство мужчины, за то, что именно женщина придала высокий смысл и «мукам» и «бесстрашью». Из такой искры может разгореться нешуточное пламя.

Тем более, если всё происходило в догендерную эпоху.

Тем более, если «сострадающая» женщина красивая, если она «мечта, венец творенья, ангел, совершенство» как в «Отелло» Шекспира.

Вопрос в другом, в каком направлении будет развиваться «сочувствие» и благодарность за «сочувствие», насколько хватит этого пламени.

Я несколько забегаю вперёд.

Как предварение моей «гендерной версии» необходимо, во-первых, сравнить текст Шекспира, с теми первоисточниками, на которые он опирался.

И, во-вторых, проанализировать этот текст в фокусе «гендерных подходов».

…на что опирался Шекспир, когда писал своего «Отелло»

Известно, что Шекспир заимствовал сюжеты для своих трагедий и комедий из старинных хроник, новелл писателей, моряцких рассказов, буквально отовсюду. Но первоисточники остались в своём времени, их знают только специалисты, творения Шекспира перешагнули своё время, они на все времена, их знают практически все мало-мальски образованные люди всего мира.

Трагедию «Отелло» считают переложением новеллы Джеральди Чинтио «Венецианский мавр» из его сборника «Сто сказаний»[502], написанной примерно за 50 лет до «Отелло» Шекспира. Поскольку Шекспир итальянского языка не знал, по всей видимости, он узнал об этой новелле в чьём-то пересказе или в не дошедшем до нас английском переводе. У Джиральди Чинтио Мавр, подстрекаемый кознями своего Прапорщика (в новелле личное имя имеет только Дездемона), коварно убивает свою жену, причём делает это не сам, а руками всё того же Прапорщика, чтобы избежать каких-либо подозрений. И даже представ перед судом, он отрицает причастность к преступлению. Такая вот криминально-авантюрная новелла.

Не трудно заметить, что между новеллой Чинтио и трагедией Шекспира огромная дистанция. Главное для Чинтио, занимательность: подумать только, сколько в нашем мире низменного и непристойного, на какие только ухищрения не способен мужчина, чтобы наказать женщину за измену, и при этом, едва ли не самое любопытное, мужчине удаётся выкрутиться. Морали в новелле нет, может быть, только самая малость, чтобы развести порок и добродетель.

В подобной новелле, ни о каком благородстве мавра говорить не приходится, перед нами по существу коварный злоумышленник, далёкий от чувства чести. Если без особых ухищрений экранизировать подобную историю, то кастинг на роль Отелло не предполагал бы актёра, чья физиогномика и пластика излучала бы, скажем так, «благородную тяжесть», а ярко выраженная маскулинность парадоксально сочеталась бы с простодушием и доверчивостью Дездемоны. Напротив, потребуется актёр, в физиогномике и пластике которого можно обнаружить плутовство и даже скрытое коварство.

Конечно, художественные решения могут быть самыми неожиданными, но всё-таки новелла Чинтио содержит в себе художественный потенциал скорее комический, чем трагический.

Шекспир сочиняет высокую трагедию о том, что высокие помыслы, великое предназначение, могут обернуться невероятными ударами судьбы. Так было в античной трагедии, так происходит в трагедии «Отелло». И не найдёшь ответа на вопрос, то ли это Рок, Фатум, то ли расплата за высокие помыслы, за благородство и доверчивость.

…вернёмся к тексту Шекспира: первые характеристики Отелло

Теперь – во-вторых – попробуем найти в самом тексте Шекспира мотивы, которые в какой-то мере оправдали бы «гендерную версию».

Разумеется, речь идёт только о том, что можно назвать «культурными играми», противопоставлять, сталкивать, облучать канонический текст другими текстами или другими идеями.

Уже в самой первой сцене Яго говорит про Отелло:

«Но он (Отелло) ведь думает лишь о себе:

Они ему одно, он им другое.

Не выслушал, пустился поучать,

Наплёл, наплёл и отпустил с отказом».

Высокая трагедия, но почему-то Шекспир решил начать именно с этих слов Яго «наплёл, наплёл и отпустил с отказом». Задумаемся…

Дездемона говорит отцу «высоким слогом», как и положено в трагедии.

«… мой долг двоится.

Выдали жизнь и воспитанье мне.

…слушаться вас – мой дочерний долг.

Но вот мой муж. Как мать моя однажды

Сменила долг перед своим отцом

На долг пред вами, так и я отныне

Послушна мавру, мужу моему»,

и далее

«…Я отдаю себя его призванью

И храбрости и славе…

Мой жребий посвящён его судьбе».

Чуть позже отец Дездемоны с горькой усмешкой произнесёт:

…не запомнил ли Отелло эти слова, не стали ли они питательной почвой для наветов Яго?..

«Смотри построже, мавр, за ней вперёд:

Отца ввела в обман, тебе солжёт»

На что Отелло отвечает:

«Я в ней уверен, как в самом себе».

Эпоха эпохой, стиль стилем, трагедия трагедией, но из тендерной эпохи режет слух «слушаться», «послушна», «сменила долг», «мой жребий посвящён его судьбе». И ответ, в такой же категоричной интонации: «Я в ней уверен, как в самом себе».

Шекспир готовит завязку своей трагедии, а мы, вновь, задумаемся, разве это не унизительно «я в ней уверен», что означает,