я ещё была её единственным ребёнком. Знала, что я чувствительна к ласке.

— Ты всё равно выйдешь замуж за избранного отцом, так к чему тянуть? Заживёшь собственным домом, родишь детей и тогда поймёшь меня.

— Я постараюсь не приносить их в жертву.

— Доброй ночи! — мама поджала губы и выпорхнула из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Ваше высочество, — заглянула тут же моя служанка. Из новеньких, я не помню, чтобы она была раньше в нашем доме. — Помочь вам переодеться ко сну?

— Зайди позже, я пока не ложусь. Через два часа.

Она поклонилась и оставила меня одну. Некоторое время я боролась с желанием немедленно спуститься и броситься на колени перед отцом. Он меня выслушает, пожалеет, как всегда, позволит служить и дальше, но потеряет ко мне всякое уважение, а для меня это важнее всего на свете.

Так было раньше, хотелось бы, чтобы осталось и впредь!

Отец был единственным близким, кто любил меня и привечал не ради происхождения, никогда не напоминал о том, что я родилась копией своей прабабки. Равно как и о том, что это стало если не позором, то недоразумением всей семьи.

И вот теперь я должна расплатиться за его доброту.

Странно. Я села на постель и упёрлась локтями в колени. Видела бы маман, сказала бы своё «фи». Аристократка, принцесса крови должна быть другой. Неземной, воздушной, с белокурыми волосами и светлыми как небо глазами. Она должна быть всегда весела, приветлива, но не раскрывать рта, пока её не захотят услышать.

Сначала родители, потом муж и его родня. Я даже не знакома с этой роднёй, но судя по традициям они будут считать меня облагодетельствованной. Может, к моему счастью, у странного господина и нет никакой родни?

Боги, о чём я думаю?! Уж совсем не о том, что Альберт не стремится остаться со мной наедине, будто ему всё равно, на ком жениться!

Конечно, всё равно. Браки по любви не растут в королевских садах.

Я и сама не заметила, что плачу. Тихонько, совсем по-детски, чтобы никто не услышал, потому что и плакать стыдно. Принцессы не плачут, они всегда довольны и горды своей ролью красивой куклы, рождающей прекрасных розовощёких пупсов.

— Не тревожься, я рядом, — послышался его голос, и крепкие руки обняли меня за плечи.

Я встрепенулась, попыталась посмотреть на чужака, посмевшего бесшумно прокрасться в мою спальню, но всё тщетно. Меня сгребли в объятия и принялись целовать. Жадно и страстно, а я сопротивлялась, шептала «пустите», вовсе не желая избавиться от плена.

— Я нужна тебе? Вот такая, как есть?

Он разомкнул оковы, в которые сковал меня, и глянул в лицо. Откуда-то в его руках появился платок, и Дениел, как странно, что его имя откликается в груди шипящим туманом, в котором мне хотелось укрыться от всего мира, принялся аккуратно вытирать мне слёзы.

— Нужна. Сама это знаешь. И я не отступлюсь, даже если будешь гнать от себя. Но ты не будешь, верно, Ниара?

— Так странно. Раньше мне никто не был нужен. То есть, не семья, а кто-то другой.

— А сейчас?

Он наклонился так низко, что я видела своё отражение в его глазах.

— А сейчас нужен, — только и пролепетала я, презирая себя за слабость, дрожь в руках и путающиеся мысли, что превратились в локоны на ветру, выбивавшиеся из причёски?

Я смотрела ему в глаза и ждала. И трепетала.

Он аккуратно обнял меня, но я понимала: даже если захочу, не вырваться. И радовалась своему падению, о котором никто никогда не узнает.

Это будет моя маленькая месть, моя тайна.

— Помнишь, я говорила, что будь на её месте, не струсила бы? Я лгала, я тоже трусишка.

— Нет, Ниара. Ты смелая и настоящая. И я тебя никому не отдам.

Больше мы не разговаривали. Всё случилось так естественно и длилось столь долго, что я отдала бы полжизни, чтобы запомнить всё в подробностях.

Ранее брачную ночь я представляла себе иначе, более тожественно, чуть более нежно и уважительно, но так даже лучше. У меня не было брачного венца, зато было море. И небо, и звёзды были.

Мне ли страдать?

Я перестала быть ледяной статуей, растаяла в пожаре, объявшем мой дом, который даже ничего не узнал. Дениел хотел быть нежным, но потом отбросил попытки и стал тем, кем всегда был. Пламенем, крылатым демоном, пожирающем всё на своём пути.

Я сгорала в его объятиях, и от стыда пылала тоже. Что он со мной делает? Как я могу быть такой грязной и беззастенчиво счастливой, через боль, кровь, слёзы и страсть, накрывшую меня крыльями Дракона?!

Я отдалась ему без тени сомнений, не думая о последствиях и грядущем позоре. Его больше не будет.

Ничего не будет после этой ночи, но сейчас я была женщиной, отданной на откуп могущественному существу. «Он будет у твоих ног, ты сможешь править миром», — шептал чужой женский голос, но я отвернулась от тени, и та растворилась в небытие.

— Не жалеешь? — спросил он на рассвете, когда склонился надо мной в последний раз. Наши взгляды, наконец, встретились.

— Нет, Дениел.

— А что скажешь мужу?

Черты его лица вдруг заострились, будто мертвец навис надо мной. Но я его не боялась, напротив, погладила по скуле и прошептала:

— Я никогда не выйду замуж, Дениел. Это не моя судьба. Я стану храмовницей. И мы больше не увидимся.

— Тогда спи, моя любовь, — он поцеловал в опухшие от страсти губы, но почти целомудренно. — Спи, пока я не разбужу тебя.

И погрузил меня в дивный сон, полный пения дивных птиц, равных которым нет на свете. А вдалеке шумело море, сверху смотрели звёзды. И никто меня не осуждал.

Я была счастлива. Я была среди своих.

4

— А у нас точно получится? — спрашивала Оливия, смотря на меня, как испуганная лань, взращённая в неволе, глядит на лес.

Он одновременно манит и в то же время пугает разнотравьем запахов и звуков. От него веет домом и опасностью, неведомой тем, кто прожил в клетке.

Лаветт уехал, увлеченной дамой — женой Огнепоклонника, такой же преданной Драконьему делу, как и её муж, готовый уложить в постель к чужаку и дочь, и супругу. Ради моей благосклонности.

Люди — странные создания.

Чего они ждали от меня? Перемен, которые согласно предсказанию, придут в мир с пробуждением Дракона в Сангратосе? Меня сделали знаменем, символом, предтечей Нового времени, я лишь позволил им это. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не мешало.

А мне они