ещё и помогали. Трудность была во встречах с моими множившимися сторонниками, они приглашали меня в дом, на тайные собрания, во время которых я думал только о Ниаре. Сидел, нахмурившись и делая вид, что озабочен судьбами мира. Но мир велик, кому как не мне, прошедшему через огонь предательств и лживых уверений, понимать это?!

А я надеялся на маленькое, вполне человеческое счастье. Короткое, миг между двумя жизнями. Я проснулся окончательно, я был даже готов простить Геранту, если мой побег с Ниарой удастся. Мести это не отменяло, но несколько месяцев она могла подождать.

Побег должен был удастся, однако сначала надо заплатить выкуп. Такова древняя традиция, забытая ныне, но знакомая Драконам: хочешь получить то, что тебе не предназначалось, отдай равноценное. Обязательно то, что дорого.

Оливия не была мне дорога, но и не безразлична. С тех пор как я задумал увести Ниару на край света, я увидел в Оливии не просто безумную леди, стремящуюся удержаться на черте между реальностью и мечтами, вручёнными ей дядей, как флаг знаменосцу, но и маленькую испуганную птичку, кому бы летать, да крылья подрезали.

— А у нас точно получится? Может, ну это всё! — она обратила ко мне залитое слезами лицо.

Я обнял Оливию за плечи и увлёк в дом. Ещё не хватало, чтобы слуги видели истерику госпожи! Я не позволял её обижать даже за глаза, наказывая тех, кто смеялся над ней на кухне и в людской. Слуги дома боялись и ненавидели меня, но опускали глаза, когда видели, что я рядом.

— Я не смогу прятаться вечно! Что я там буду делать?

— Жить.

Мы поднялись в её комнату. Едва переступив порог, Оливия уткнулась мне в плечо и повисла на шее, плечи её вздрагивали, когда я гладил девицу по спине. В этой ласке не было ни капли страсти, только братская нежность.

Желание приласкать весь мир, сделать так, чтобы никому не было больно, потому что счастливые не хотят видеть изнанку мира.

Мысли о мести я гнал, как должник гонит кредиторов, умаляя прийти позже.

— Я не смогу жить на воле! Мне всегда говорили, что и когда делать, я привыкла слушаться, — бормотала Оливия, вцепившись в меня как в спасательную лодку, уцелевшую во время шторма. Кажется крепкой, значит, в ней точно можно выжить, а в одиночестве, влекомой волнами, — никак.

— Не совсем на воле, ты права, Оливия, ты искалечена, птица со сломанными и неправильно сросшимися крыльями. Послушай, я расскажу, что задумал, а ты сама реши, будет так или иначе.

Я усадил её в кресло, сам сел в соседнее и принялся говорить о дальнем Храме, его не найти на карте, но город, в котором он стоит, так велик и славен, он древнее всех ныне известных. Там привечают раненых и искалеченных, но желающих излечиться. Там Оливия не будет знать ни в чём нужды и займётся росписью стен или холстов. Картины в городе ценят наравне с драгоценными камнями и золотыми слитками, хорошим вином или удачной историей.

— Такого города нет, — усмехнулась Оливия, но руки моей не выпустила. — Ты хочешь от меня избавиться. Я понимаю и не виню.

Она тоже смягчилась, сделалась покорной, но не сломленной, такой, какой должна была быть. Если бы не чахоточный дядя.

— Меня убьют?

— Нет, даю слово. И в темнице держать не будут, а я обещаю тебя навестить через год. Если не понравится, я увезу туда, куда прикажешь. И даже в таком случае стану обеспечивать до конца дней. Моё слово крепко, а хочешь, принесу тебе обет, его невозможно нарушить?

Я не лгал, но недоговаривал. Храм, куда должны принять Оливию, существовал в чудном месте, на границе с Сангратосом, и всё же в другом месте, которого нет на здешних картах. Там Лаветт не сможет её достать, никто не сможет.

Там магия выходит из ворот храмов и бродит по лицам среди мирных подданных.

— Разве я смогу спросить с вас, коли что не так? Нет, — в глазах Оливии промелькнула грусть, она покачала головой и отпустила мою руку. — Впрочем, я вам верю, делайте как знаете.

Оливия поспешно отвернулась, и мне захотелось дотронуться до её щеки, повернуть лицо, чтобы заглянуть в глаза: не лжёт ли, не играет со мной?

После Геранты я так и не научился доверять женщинам, видя в каждой обман, но Оливия относилась к редкой категории дам, неспособных показать то, что не испытывают. Безумие ли тому виной или недостаток материнской науки, но Оливия навсегда останется нервической девицей, у которой весь расклад на открытых ладонях.

— А может, вы женитесь на мне? И везите, куда скажете, я и слова поперёк не оброню, даже про себя. Дениел, спасите меня! Я падаю!

Оливия схватила меня за запястье руки, гладящей её по волосам, склонилась и увернулась, чтобы поймать её губами. В её синих как грозовое небо глазах снова мелькнула молния. Она сейчас едва ли осознавала, что говорит и кому. Побег — вот эта мысль захватила её, как ураган, подхватила, закрутила так, что голова отключилась.

— Нет, что это я, вы правы! Я вас не люблю, я никого не люблю, даже себя!

Гроза прошла стороной, Оливия отдёрнула руку и отошла к окну, повернувшись ко мне спиной. В этот миг я залюбовался её статью и достоинством, которых ранее не замечал. Жаль, из неё могла бы выйти прекрасная жена и мать!

Но не выйдет. Раненое дерево не должно дать всходов, этому миру хватает безумцев. Всё неправильное выкорчёвывается. Мой род тому не исключение.

— Ты хотел ей отомстить, уже передумал?

Усмешка вернула в эту комнату, мысленная пощёчина подействовала.

— Нет, я увезу её от семьи, это верно, и оставлю сам. Пусть её найдут и вернут, тогда от позора всему роду не отмыться. Замуж Ниара не выйдет, вся семья, весь ненавистный род сгинет. И моя месть окончится.

— Мой род тоже сгинет, и какая разница, по какой причине, — пожала плечами, но так и не повернулась.

Её пальцы нервно пробегали по подоконнику, мне хотелось подойти и снова завладеть её рукой, однако это родит в душе Оливии необоснованную надежду, которая только быстрее ввергнет её в пучину безумия. Демоны, желающие отнять разум, уже стояли за её плечом.

Пусть поживёт подольше, пусть небо в её глазах не померкнет раньше назначенного часа!

Пусть думает, что Ниара тоже станет страдать, значит, они равны. Иногда маленькая неправда лучшее лекарство.

— Отдохни. Я скоро вернусь с хорошими новостями!

Я поклонился, впервые искренне, как сестре, с которой не