…Визит был государственный. Чонкин летел первым классом иимел право пить французское шампанское, но пил только воду со льдом. ВШереметьеве их встречала целая делегация, в которую входили замминистрасельского хозяйства, заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС, помощникГенерального секретаря ЦК КПСС, две переводчицы и еще какие-то люди крупногосложения, упитанные, в серых костюмах. Все они приветливо и даже льстивоулыбались, а глаза у них при этом были настороженные и сверлили приезжихпытливо, словно подозревали их в том, что не те они, за кого себя выдают, иимеют цель, не только заявленную в протоколе, а другую, потаенную, может быть,даже шпионаж и вредительство. И никто из встречавших не удивился бы, узнав, чтоприезжие прячут за пазухой микрофоны и микрофотокамеры, а в багаже везутколорадских жуков. Мы с высоты наших знаний можем от души над этими беднымилюдьми посмеяться, над бдительностью, которой они были на всю жизнь больны.Разумеется, фермеры никакой диверсии не замышляли, микрофонов за пазухой недержали, колорадских жуков в багаже не везли, а фотокамеры держали открыто. Нов делегации их все-таки (теперь уж чего скрывать?) имелись два агента ЦРУ,входившие в группу экспертов, которым надлежало определить, в каком состояниинаходится сельское хозяйство СССР и насколько вообще стабилен советский строй.

Погода стояла в первых числах сентября теплая, и кроныдеревьев были лишь слегка тронуты желтизной. Фермеров поселили в гостинице«Москва», лучшей, как им сказали, гостинице города. Окна доставшегося Чонкинудвухкомнатного полулюкса выходили прямо на Манежную площадь, а с балкона былабы видна и Красная площадь, но выходить на балкон запрещалось: надпись на двухязыках, приколотая кнопкой к дверям, предупреждала, что балкон находится ваварийном состоянии и может в любой момент обвалиться. Это было время, когдарушились не только балконы, но и все Советское государство – до полного егокрушения оставалось всего два года.

Гостей кормили в буфете на десятом этаже. Утром на завтракЧонкин хотел взять красный грейпфрут и кукурузные хлопья с молоком, но в буфетене было ни грейпфрутов, ни молока, ни хлопьев. Зато были большие жирные котлетыс картофельным пюре и густая сметана в граненых стаканах. Ложки и вилки былиалюминиевые, а ножи и салфетки вовсе отсутствовали.

В первый вечер их водили в Большой театр на балет «Спартак».Чонкину балет очень понравился, тем более что он никакого балета живьем никогдане видел, а когда видел по телевизору, то переключался на другой канал.Особенно впечатлил его танец с саблями.

Проходя к себе в номер, он был остановлен дежурной,спросившей, не надо ли чего постирать. Видя, что гость вполне расположен кобщению, дежурная втянула его в разговор, спросила, как его зовут,представилась сама – Калерия Маратовна. Расспрашивала его об американскойжизни, интересовалась, действительно ли там много негров, есть ли у негомашина, какой марки, для чего американцы хотят с нами воевать и какая у нихвера. Потом спросила, где он работает.

– На фарме, – сказал Чонкин.

– Аптекарь, что ли? – спросила она.

Чонкин не понял.

– Фармацевт? – переспросила она иначе.

– Да не, – сказал досадливо Чонкин. – Фармер.

Она и тут не все поняла. Решила, что он работает намолочно-товарной ферме, доит коров или убирает навоз. Была очень удивлена ивообще не совсем поверила, что у него собственной земли чуть ли не полтыщигектаров, причем он обрабатывает все сам.

Калерия Маратовна дежурила двое суток подряд, заменяя другуюдежурную. На следующий день она принесла Чонкину в номер выстиранное ивыглаженное белье. Он спросил, сколько стоит, она махнула рукой, ничего, мол,не стоит, и спросила, не может ли он подарить ей цветной телевизор «Сони».

Вопрос о телевизоре Чонкин оставил открытым, но дал ейдесять долларов и подарил из заранее припасенных для таких случаев мелочей паруколготок, пачку сигарет «Мальборо» и жвачку с ментолом, чему она была тожерада.

В воскресенье фермерам предложили посетить Третьяковскуюгалерею. Чонкин отказался и пошел гулять сам по себе. Больше всего его удивилообилие русского языка. Ему даже показалось поначалу противоестественным, чтовсе говорят на этом языке, задают вопросы, отвечают на нем и понимают другдруга. И хотя он уже проверил свои знания, но было странно ему, что можно упрохожего спросить по-русски, как пройти куда-то, и что прохожий его поймет ина том же самом языке ему объяснит, и он, в свою очередь, поймет объяснения.Ему так понравилось спрашивать и получать ответы по-русски, что на пути онобращался чуть ли не к каждому встречному и постепенно поднялся к круглойплощади, где посредине, на высоком постаменте стоял неизвестный ему чугунныйчеловек в шинели с тонким лицом, злобным взглядом и бородой длинным клином.

У входа в метро он подошел к человеку в кожаной куртке,сказал ему «Хай!» и спросил, как дойти до Красного сквера. На что тот ответил«Хай!» и на чистом английском языке объяснил, что Красной площади он достигнет,если пойдет прямо по этой улице 25 Октября.

Очередь в Мавзолей Ленина, против ожидания, оказаласькороткой, а зрелище неинтересным. Ленин лежал не как все, скрестив на грудируки, а почему-то держа их по бокам и со сжатыми кулаками, словно собиралсябоксировать, и голова у него была исключительно крупной величины с рыжимибровями и бородой.