— Кто они такие, малыш? Кто они, гады эти? Бобби чуть былоне ухмыльнулся. Ему вспомнилось, как в конце почти каждого эпизода “ОдинокогоРейнджера” кто-нибудь да спрашивал: “Кто он? Этот, в маске?"

— Низкие люди, — ответил он Лену. — Низкие люди в желтыхплащах.

— Не хотел бы я сейчас быть на месте твоего приятеля.

— Да, — сказал Бобби. По его телу, как порыв ветра,пробежала дрожь. — И я тоже. Спасибо, что подвезли.

— На здоровье. Только оставайся, хрен, подальше от моегозаведения. Туда тебе больше хода нет.

"Бьюик” — катер, детройтский прогулочный катер, но ненизкий — отъехал от тротуара. Бобби смотрел, как машина развернулась у воротнапротив и унеслась вверх по холму мимо дома Кэрол. Когда она скрылась зауглом, Бобби посмотрел на звезды — миллиарды россыпей, выплеснутый мост света.Звезды, а за ними еще звезды, вращающиеся в черноте.

"Есть Башня, — подумал он. — Она удерживает всевоедино. Есть Лучи, которые каким-то образом ее оберегают. Есть Багряный Владыкаи ломатели, трудящиеся, чтобы уничтожить Лучи.., и не потому, что ломателихотят, а потому, что этого хочет он — Багряный Владыка”.

Возвращен ли уже Тед к остальным ломателям? Возвращен иопять налегает на весло?

"Прости, — подумал он, зашагав к крыльцу. Он вспомнил,как сидел там с Тедом и читал ему газету. Просто двое парней. — Я хотелотправиться с тобой и не смог. Не смог”.

Он остановился у нижней ступеньки крыльца, вслушиваясь в лайБаузера на Колония-стрит. Но было тихо. Баузер уснул. Чистое чудо. Кривоулыбаясь, Бобби начал подниматься на крыльцо. Его мать, наверное, услышала, каквторая ступенька скрипнула у него под ногой — как всегда, громко, — потому чтоона выкрикнула его имя и послышались ее бегущие шаги. Он поднялся на крыльцо, итут дверь распахнулась, и она выбежала наружу — все еще в той же одежде, вкоторой вернулась из Провиденса. Волосы спутанными прядями падали ей на лицо.

— Бобби! — закричала она. — Бобби, ах, Бобби! Слава Богу!Слава Богу!

Она обняла его, закрутила, словно бы в танце, ее слезынамочили одну сторону его лица.

— Я отказалась взять их деньги, — бормотала она. — Они потоммне позвонили и спросили адрес, чтобы выслать чек, а я сказала: не нужно, этобыла ошибка, я была измучена и расстроена, я сказала “нет”, Бобби, я сказала“нет”, я сказала, что не хочу их денег.

Бобби увидел, что она лжет. Кто-то подсунул конверт с еефамилией под дверь вестибюля. Не чек, а триста долларов наличными. Тристадолларов в награду за возвращение лучшего из их ломателей — триста паршивыхкамушков. Они жлобы даже еще больше, чем она.

— Я сказала, что не хочу их, ты слышишь? Она теперь неслаего в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равноона подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы непридется разбираться с полицией — она туда не позвонила. Почти все время онапросто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась,чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будтозапертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки.Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.

— Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пустьоставят свои деньги себе. Я сказала… Я им объяснила…

— Хорошо, мам, — сказал он. — Это хорошо. Отпусти меня.

— Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть? Онответил на ее вопросы в обратном порядке:

— Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил вБриджпорт. Вот за этим.

Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки“Велофонда”. Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятымидесяти-, двадцати— и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги,которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире ишире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глазпродолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила настарого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанногосокровища — образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись.., и которыйпродолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от еесмерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому,как она выглядела в эту минуту — старой, безобразной и смешной, не простоалчной, но и глупой. “Это моя мама, — думал он голосом Джимми Дюранте. — Этомоя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага!Моя взяла!"

— Бобби, — прошептала она дрожащим голосом. Смахивала она напирата, а голос у нее был словно у победительницы шоу Билла Каллена “Вернаяцена”. — Ах, Бобби, столько денег! Откуда они?

— Ставка Теда, — сказал Бобби. — Это его выигрыш.

— Но Тед.., он же…

— Ему они теперь не понадобятся.

Лиз вздрогнула, словно какой-то из ее синяков сильнозадергался. Потом она принялась сгребать деньги в кучу, одновременно сортируяих.

— Я куплю тебе этот велосипед, — сказала она. Ее пальцыдвигались с быстротой опытного тасовальщика трех карт. “Никто ни разу не побилэту тасовку, — подумал Бобби. — Никто ни единого раза не побил этой тасовки”.

— Прямо с утра. Как только “Вестер авто” откроется, мы…

— Мне велосипед не нужен, — сказал он. — Не за эти деньги.Не от тебя.

Она замерла, сжав пачки денег, и он увидел, как мгновеннорасцвела ее ярость — что-то багровое и электрическое.

— И спасибо от тебя не дождаться, а? Дура я, что думала…Черт бы тебя побрал — ну вылитый папаша! — Она снова отвела руку, растопыривпальцы. Разница была в том, что на этот раз он знал, чего ждать.

— Откуда ты знаешь? — спросил Бобби. — Ты столько про неговрала, что правды уже не помнишь.

Так оно и было. Он заглянул в нее, и Рэндола Гарфилда там небыло — только коробка с его именем на ней.., именем и выцветшим лицом, котороепрактически могло принадлежать, кому угодно. В эту коробку она складывала все,что причиняло ей боль. Она ничего не помнила о том, как ему нравилась песня ДжоСгэффорда, не помнила (если вообще когда-нибудь знала), что Рэвди Гарфилд былнастоящий миляга, готовый снять для тебя свою последнюю рубашку. Для такого вее коробке места не было. Бобби решил, что, наверное, просто жуть — нуждаться втакой коробке.

— Он пьяных не угощал, — сказал он. — Ты про это знала?

— О чем ты болтаешь?