— Ты не заставишь меня его возненавидеть.., и больше несможешь делать его из меня. — Он сжал правую руку в кулак и прижал кулак квиску. — Я не буду его призраком. Ври себе сколько хочешь о счетах, по которымон не платил, про аннулированный страховой полис и обо всех неполных сметах, накоторые он клевал, — только мне об этом не говори. Хватит!

— Не смей поднимать на меня руку, Бобби-бой! И думать несмей!

В ответ он поднял левую руку, тоже сжатую в кулак.

— Ну, давай. Ты хочешь меня ударить? Я ударю тебя в ответ.Получишь сверх уже полученного. Только на этот раз за дело. Ну, давай же!

Она замялась. Он чувствовал, как ее ярость угасает с той жебыстротой, с какой вспыхнула, и сменяется страшной чернотой. В черноте этой онразличил страх. Страх перед сыном. Перед болью, которую он мог ей причинить. Несегодня, нет.., и не этими грязными кулачками маленького мальчика. Но маленькиемальчики вырастают в больших.

А так ли уж он лучше ее, что может смотреть на нее сверхувниз и давать ей отлуп? Да чем он лучше? В мозгу невыразимый журчащий голосспрашивал, хочет ли он вернуться домой, даже если это означает, что Тедостанется без него. “Да”, — сказал Бобби. “Теперь ты понимаешь ее немножколучше?” — спросил тогда Кэм, и Бобби сказал: “Да”.

А когда она узнала его шаги на крыльце, в первую минуту вней не было ничего, кроме любви и радости. Они были настоящие.

Бобби разжал кулаки. Потянулся и взял ее за руку, все ещезанесенную для удара.., хотя теперь и без уверенности. Рука сначаласопротивлялась, но Бобби быстро расслабил ее напряжение. Поцеловал ее.Посмотрел на изуродованное лицо матери и снова поцеловал ее руку. Он так хорошоее знал и не желал этого. Он жаждал, чтобы окно в его мозгу закрылось, жаждал тойнепрозрачности, которая делает любовь не просто возможной, но необходимой. Чемменьше знаешь, тем больше веришь.

— Я просто не хочу велосипеда, — сказал он. — Тольковелосипеда. Договорились?

— А чего же ты хочешь? — Голос у нее был неуверенным, унылым.— Чего ты хочешь от меня. Бобби?

— Оладий, — сказал он. — Много-много. Умираю с голода. Онанапекла оладий вволю для них обоих, и они позавтракали в полночь, сидя закухонным столом друг напротив друга. Он настоял на том, чтобы помочь ей вымытьпосуду, хотя был уже почти час ночи. Почему бы и нет, сказал он. Ведь завтраему не идти в школу, и он сможет спать, сколько захочет.

Пока она спускала воду из мойки, а Бобби убирал ножи ивилки, на Колония-стрит снова залаял Баузер — руф-руф-руф во тьму нового дня.Глаза Бобби встретились с глазами матери, они засмеялись, и на секунду знаниестало благом.

***

Он лег в кровать по-привычному — на спине, раскинув пятки поуглам матраса, но теперь это было как-то не так. Он же совсем беззащитен, иесли чему-то вздумается поохотиться на мальчика, ему достаточно выскочить изшкафа и распороть когтем повернутый кверху живот. Бобби перекатился на бок иподумал: где теперь Тед? Он пошарил в пространстве, нащупывая то, что моглооказаться Тедом, но нигде ничего не было. Как раньше на Хулигансетт-стрит.Бобби был бы рад заплакать из-за Теда, но не мог. Пока еще не мог.

Снаружи, пронесясь сквозь мрак, будто сон, донесся звонкурантов на площади — одно-единственное “б-о-м!”. Бобби посмотрел на светящиесястрелки “Биг-Бена” у себя на столе и увидел, что они показывают час. Хорошо!

— Их тут больше нет, — сказал Бобби. — Низких людей здесьбольше нет.

Но спал он на боку, подтянув колени к груди. Ночи, когда онвольно распластывался на спине, кончились навсегда.

Салл-Джон вернулся из лагеря с загаром, десятью тысячамиподживающих комариных укусов и миллионом рассказов наготове.., только Боббипочти не услышал их. Это было лето, когда прежняя старая легкая дружба междуБобби, Саллом и Кэрол сошла на нет. Иногда они ходили втроем в Стерлинг-Хаус,но, дойдя, расходились, чтобы заняться каждый своим. Кэрол и ее подружкизаписались на занятия декоративными ремеслами, и софтболом, и бадминтоном, аБобби и Салл — в Юные Следопыты, кроме, конечно, бейсбола.

Салл, чей бейсбольный талант заметно окреп, был переведен изВолков в Львы. И когда все ребята, уезжая купаться и упражняться в чтенииследов, рассаживались в кузове потрепанного грузовика Стерлинг-Хауса, держабумажные пакеты с плавками и бутербродами, Эс-Джей все чаще и чаще садился рядомс Ронни Олмквистом и Дьюком Уэнделлом — ребятами, с которыми он сдружился влагере. Они рассказывали одни и те же истории про то, как травили шкоты и какотправляли малышню собирать для них чинарики, пока у Бобби не начали вянутьуши. Можно было подумать, что Салл провел в лагере пятьдесят лет.

Четвертого июля Волки и Львы встретились в своем ежегодномматче. За полтора десятка лет, восходивших к концу Второй мировой войны, Волкине выиграли ни единого из этих матчей, но на встрече 1960 года они хотя быоказали достойный отпор — главным образом благодаря Бобби Гарфилду. Даже безперчатки Алвина Дарка он в середине поля поймал мяч в великолепном нырке.(Когда он поднялся на ноги под аплодисменты, то лишь мимолетно пожалел, что егоматери не было там — она не поехала на ежегодный праздник на озере Кантон.)Последняя подача Бобби пришлась на заключительную очередь Волков подавать. Ониотставали на два очка. Бобби послал мяч далеко в левое поле и, помчавшись кпервой базе, услышал, как Эс-Джей буркнул со своей позиции ловящего:

"Хороший удар. Боб!” Удар был и правда хороший, но емуследовало бы остановиться у второй базы, а он решил рискнуть. Ребята младшетринадцати лет почти никогда не умудрялись вовремя вернуть мяч, но на этот раздруг Салла по лагерю “Винни”, Дьюк Уэнделл, послал мяч пулевым ударом второмудругу Салла по лагерю “Винни” — Ронни Олмквисту. Бобби сделал последний рывок,но почувствовал, как перчатка Ронни хлопнула его по лодыжке за ничтожную долюсекунды до того, как его кроссовка коснулась мешка третьей базы.

— АУТ! — рявкнул подбежавший рефери. За боковыми линиямидрузья и родственники Львов разразились истерически торжествующими воплями.

Бобби поднялся на ноги, свирепо глядя на рефери, вожатого изСтерлинг-Хауса лет двадцати, со свистком и белым пятном цинковой мази на носу.

— Я добежал!

— Сожалею, Боб, — сказан молокосос, перестав ломаться подрефери и снова становясь просто вожатым. — Удар был хороший, а пробежка ещелучше, но ты не дотянул.

— Нет! Ты подсуживаешь! Почему ты подсуживаешь?

— Гоните его в шею, — крикнул чей-то папаша. — Нечегоскандалить!