И это, как ни парадоксально, придает словам Джона Даймонда еще больше убедительности. Это человек, которого мы любим и уважаем за его биографию, и мысли которого нам хочется читать потому, что он так хорошо умеет их излагать. Люди, которые могли бы не прислушаться к массиву безымянной статистики, цитируемой безликим ученым или врачом, прислушаются к Джону Даймонду — не только потому, что он пишет увлекательно, но и потому, что он умирал, когда писал эту книгу, и знал это. Умирал, несмотря на все усилия тех самых средств медицины, которые он защищал от оппонентов, чьим единственным оружием служат россказни. Но на самом деле парадокса здесь нет. Может быть, он и привлек наше внимание своими исключительными качествами и своей биографией. Но его слова вовсе не пусты. Они были бы разумны и убедительны, даже если бы их автор не заслужил заранее нашего восхищения и нашей любви.

Джон Даймонд никогда не собирался с миром погрузиться в этот сон[210]. Он покинул нас под гром орудий, ведь полемика, которую он так превосходно ведет на страницах “Змеиного масла”[211], занимала его до последнего дня работы назло... не столько часам, сколько самой крылатой колеснице времени. Он не был в ярости ни из-за гибнущего света, ни из-за своего проклятого рака, ни из-за жестокой судьбы. Какой в этом смысл, какое им до этого дело? Его мишени могли дрогнуть от попадания. Это мишени, по которым стоит бить изо всех сил, мишени, обезвредив которые, мы сделаем мир лучше: циничные шарлатаны (или откровенно глупые выдумщики), добычей которых становятся легковерные горемыки. И самое замечательное в том, что хотя этот доблестный человек умер, его орудия не замолчали. Он оставил после себя сильную огневую позицию. Эта опубликованная посмертно книга дает новый залп. Открыть огонь! Стрелять, стрелять без остановки!

Стивен Джей Гулд и я не утомляли разговорами солнце и не провожали его спать[212]. Когда мы встречались, мы были достаточно любезны друг с другом, но было бы нечестно намекать, будто мы были близкими друзьями. О наших научных разногласиях написана целая книга — “Докинз против Гулда: выживание наиболее приспособленного” философа Кима Стирелни[213], а Эндрю Браун в своей книге “Дарвиновские войны: как глупые гены стали эгоистичными богами”[214]доходит даже до того, что делит современных дарвинистов на “гулдианцев” и “докинзианцев”. И все же, несмотря на наши разногласия, не только уважение к покойному заставляет меня включить в эту книгу раздел о Стивене Гулде, написанный во многом в положительном ключе.

“И даже ряды тосканские... (Стив, с его потрясающей памятью, без труда закончил бы цитату)... невольно кричали ‘ура‘”[215]. Маколей прославлял восторг, который в смертный час может объединять врагов[216]. “Враги” было бы слишком сильно сказано по поводу чисто научных разногласий, но “восторг” вполне подходит, и в очень многих вопросах мы стояли плечом к плечу. В своей рецензии на мою книгу “Восхождение на пик Невероятности”[217]Стив взывал к нашему чувству товарищества перед лицом общего врага, и я отвечал ему тем же:

В этой важной и тяжелой битве за донесение до колеблющейся (если не откровенно враждебной) общественности идей дарвиновской эволюции и за разъяснение и красоты, и силы этого революционного представления о жизни я чувствую товарищеское единство с Ричардом Докинзом как своим соратником в общем деле.

Он никогда не стыдился своей нескромности, и я надеюсь, что мои читатели простят меня, если я поделюсь с ними тем примером, когда он был так любезен, что распространил ее и на меня: “Ричард и я — два автора, лучше всех пишущие об эволюции... ”[218]За этим, конечно, следовало “но”, но я не буду на этом останавливаться.

Приведенные здесь рецензии на книги, время выхода которых разделяли многие годы, демонстрируют то, в чем читатели, я надеюсь, увидят равное чувство товарищества, даже там, где я был настроен критически. Книга “Со времен Дарвина” была первым сборником знаменитых очерков Гулда, опубликованных в журнале “Нейчурал хистори”. Она задала тон всем десяти, и “язвительно восторженный” тон моей рецензии “Радоваться многообразию природы” тоже подошел бы для них всех.

Рецензия “Искусство развиваемого”, написанная в 1983 году, ранее не публиковалась. Она посвящена сразу двум книгам: “Республике Плутона” Питера Б. Медавара и третьему сборнику очерков Гулда из “Нейчурал хистори”. Она была заказана журналом “Нью-Йорк ревю оф букс”, но по каким-то причинам, которые я уже не могу вспомнить, публикация не состоялась. Много лет спустя я послал эту рецензию Стиву, и он выразил мне свое искреннее сожаление по поводу того, что она не была напечатана.

Медавар был для меня одним из интеллектуальных кумиров, так же как и для Гулда — в этом мы тоже были единодушны. Мой заголовок “Искусство развиваемого” соединяет название книги Медавара “Искусство объяснимого”[219]с эволюцией развития, которой издавна интересовался Гулд.

Книга “Удивительная жизнь”, на мой взгляд, прекрасна, но основана на заблуждении. Она также вводит в заблуждение других: ее горячая риторика подталкивает других авторов к нелепым выводам, идущим намного дальше, чем хотел бы доктор Гулд. Я подробно разработал эту тему в одной из глав своей книги “Расплетая радугу” — “Громоздкие туманные символы высокого романа”. Моя рецензия на саму “Удивительную жизнь” перепечатана здесь под заголовком “Галлюцигения, виваксия и их друзья”, который придумали редакторы “Санди телеграф”.