на заборе уселась сова, осматривая просторные луга. С озера доносились тихие всплески, из мезонина звучала колыбельная: Ханна укладывала Джослин спать.

– Все-таки наша дочь уже не младенец, чтобы каждый вечер петь ей колыбельные, – поморщился Александер.

– Ханна настаивает, что это привычный для нее ритуал. Она говорит… – Я невольно добавила в голос мерзкую нотку, пародируя няню: – Тихая песня и сказка на ночь делают сон ребенка беззаботным.

– Вряд ли мы можем попросить Ханну брать уроки пения…

Я захихикала, а муж приготовил нам джин с тоником. Алкоголь всегда пробуждал в нем чувство юмора.

– Что ж, если с занятиями по вокалу не получится, можно просто попросить ее прикрыть окно, – продолжал острить он, но шутка показалась мне не самой смешной.

– Сейчас слишком жарко, дорогой.

– Ладно, я просто пошутил.

– Прости, не поняла.

Воспитание дочери было для меня больным вопросом, и я пыталась проявить свой материнский инстинкт при любой возможности. Смысла в этом уже не было, так как Ханна к тому времени принимала большинство решений самостоятельно, а я же кусала себе локти: дочь меня ненавидела. Невозможно было закрыть на это глаза, поскольку каждый день приносил с собой новые доказательства. Я постепенно приходила к убеждению, что мать из меня получилась отвратительная. А как иначе, если ребенок меня настолько презирает?

Александер бросил взгляд на открытое окно детской.

– Давай прогуляемся, – предложил он.

– Сейчас?

– Да-да.

– Куда пойдем?

Я сбросила туфельки и двинулась вслед за ним босиком через лужайку.

Добравшись до лодочного ангара, Александер распахнул дверцу. У причала покачивалась деревянная лодка; весла аккуратно лежали на дне. Чиркнув спичкой, муж зажег маленькую керосиновую лампу, достал из сундука одеяла и хорошенько их встряхнул. Положил на причал у борта лодки. Я напряглась. К тому дню мы не были близки уже несколько месяцев. Слабенький свет лампы льстил Александеру, скрывая залегшие под его глазами глубокие тени. До приезда в Лейк-Холл он проводил неделю за неделей за работой и на бесчисленных вечеринках. Собственно, поэтому мы и уехали за город – надо было восстановиться.

Он присел, и я примостилась подле него, придвинувшись как можно ближе, так, что наши бедра соприкоснулись. Повернувшись к мужу, я нежно положила ладонь ему на щеку, и он накрыл мои пальцы своей рукой. Я приподняла голову и закрыла глаза, однако о близости Александер даже и не думал.

– Джинни, – пробормотал он, и я, убрав руку, посмотрела ему в лицо. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Я была жестоко разочарована. О чем можно мечтать в браке, особенно в таком возвышенном, как наш? О том, чтобы годами сохранялась тяга друг к другу, чтобы было желание, чтобы сердца бились в унисон…

Я быстро взяла себя в руки. Показывать дурное расположение духа – не лучший ход. Мужчинам подобное поведение не нравится.

Александер толкнул лодку ногами, затем поймал ее за борт. В тесном пространстве ангара шумно плеснула вода, и на мелких волнах зарябил свет нашей лампы, отбрасывая отблески на стены и потолок.

Все признаки того, что мы в опасности или на грани какой-то серьезной потери, были налицо.

Муж поведал мне типичную историю настоящего лондонского джентльмена: постоянно растущие долги и ссуды, наперебой предлагаемые ему одетыми с иголочки молодыми банкирами – как же, те были просто в экстазе от открывающейся возможности сидеть в «Берлингтоне» за одним столом с самим лордом Холтом. Правда, стоило им получить членство в клубе, и отношение менялось: ведь Александер задерживал платежи в погашение предоставленных ему кредитов.

Муж рассказал, что наши счета пусты, а лимит по его кредитным картам выбран до последнего пенни. Ему даже пришлось продать картину из коллекции отца на аукционе. Увы, цена на нее сложилась крайне низкая. Фавершем, его старый школьный друг, обратил внимание на продажу и обратился к Александеру с вопросом: как тот мог допустить подобное? Поняв, что происходит, Джейкоб настоял, чтобы муж посвятил меня в свои проблемы.

Итак, мы оказались у разбитого корыта. В конце нашего разговора Александера вырвало, словно горло ему распирал комок стыда. Возникало ли у меня искушение его бросить? Ни в коем случае. Мы слишком долго были в браке, у нас росла дочь. Да, при виде меня ее личико каждый раз кривилось от отвращения, но отца-то Джослин любила!

Я пыталась найти выход. Во-первых, обратилась к доктору.

– Маленькая помощница мамы, – улыбнулся Эрик, выписывая рецепт на успокоительные якобы для Джослин.

– Маленькая помощница жены папы – наверное, лучше так сказать, – откликнулась я и сразу пожалела о своих словах – так странно Эрик на меня посмотрел.

Я принимала препараты небольшими дозами – ровно столько, чтобы пережить первые, самые тяжелые недели после признания мужа. Потом рассказала Александеру, что у нас состоялся разговор с Элизабет и родилась одна идея.

Мы обратились к Фавершему и вчетвером разработали план подделки произведений искусства в целях сохранения Лейк-Холла и семейной коллекции для Джослин. Доходы от аферы с лихвой обеспечивали всех участников комбинации. План работал как часы до тех пор, пока Фавершем не переступил черту, втянув в дело Клеменси. А теперь он вовлек в преступную схему и мою дочь. А крайней в итоге оказалась я.

Завершая свою обличительную речь, Джослин заявляет, что я отравляю душу ее Руби. Она, мол, видит, как мы близки, а для девочки мое общество вредно, поскольку я – человек бесчестный. Джослин представляет дело таким образом, словно все мои попытки сближения с внучкой замешаны на колдовстве: таинственных зельях и заклинаниях. Меня настолько задевают ее слова, что последние жизненные силы покидают мою душу, и я представляю, как они стекают струйками к ногам и собираются на полу лужицей мутной озерной воды. Я склоняю голову и дожидаюсь, пока за дочерью не захлопнется дверь.

Стою в наступившей тишине, едва сдерживая слезы. Джослин, не задумываясь, каждый день вонзает нож мне в спину, и я слабею. И все же мне следует оберегать ее от тайн прошлого, защищать ее будущее. Иного выхода нет.

Джо

С Руби я беседую в ее комнате, перед сном, подальше от любопытных ушей матери. Тяжело решиться разговаривать с ребенком о таких вещах. Ханне я доверяю безоговорочно и не хочу обсуждать ее персону с дочерью, и все же – кто знает… Дождавшись, когда малышка уткнется в книгу, присаживаюсь на край ее кровати.

– Хочу спросить тебя о том, что ты рассказывала бабушке. Она говорит, что Ханна тебя бьет, что у тебя на руке синяки.

Руби поддергивает рукав и показывает мне два уже