на очаг, какие богатые и величавые были котловины – и все в таких подробностях, будто перечисляют семейные драгоценности. Конечно же, старший дядюшка тащил сундук с приданым, второй дядюшка дудел в трубу, третий дядюшка палил из пищали, четвертый дядюшка нес красный зонтик, и так далее, и тому подобное. Они без устали вспоминали, сколько было в приданом шелковых вышивок из Ханчжоу, а сколько японских курток, какие большие браслеты красовались у них на руках и как нарядно блестели серьги.

Заслышав такие разговоры, Тесян бледнела.

Однажды какая-то женщина с притворным удивлением воскликнула:

– Ай-я-яй, до чего же вы счастливые, все-то у вас по-человечески! А мне что остается – под землю провалиться! Я в этот чертов угол забрела с одним зонтиком в руке, а приданого за мной было – куртка да приплод в пузе!

Все расхохотались.

Эта женщина хотела поддеть Тесян, напомнить товаркам о ее тогдашней бедности. Не стерпев обиды, Тесян побежала домой и там целый час рыдала, колотя руками подушку. На самом деле она росла в богатом доме, у нее были и няньки, и прислужницы, на кухне всегда пахло соевым соусом, анисом и кунжутным маслом, и Тесян с детства понимала разницу между бисквитом и печеньем – не то что мацяосцы, которые все подряд называют коврижками. Но к тому времени как Тесян оказалась в Мацяо, ее отца объявили богатеем-попрошайкой (см. статью «Девятисум»), и он умер в тюрьме, а семья едва сводила концы с концами. И она впопыхах перешагнула порог дома Бэньи с одним зонтиком в руке.

Ей было шестнадцать – нарумянившись, Тесян притащила в Мацяо свой огромный живот и, тяжело отдуваясь, стала спрашивать у деревенских, кто тут партийный. Люди молчали и удивленно ее оглядывали, но Тесян не отставала, и ей наконец назвали имена двух членов компартии. Тогда она спросила, кто из них еще холостой. И ей назвали Бэньи. Тесян разузнала, где он живет, заявилась прямо к нему в хибару, осмотрелась по сторонам и спросила:

– Ты Ма Бэньи?

– Ага.

– Партийный?

– Ага.

– Жениться хочешь?

– Чего? – Бэньи рубил корм свиньям и не дослышал.

– Я спрашиваю, баба нужна?

– Баба?

Тесян тяжело вздохнула и поставила зонтик в угол.

– Девка я ничего. И родить могу, сам видишь. Если ты всем доволен, значит…

– А?

– Значит, на том и порешим.

– На чем порешим? – Бэньи ни слова не понял.

Тесян топнул ногой:

– Значит, бери меня!

– Чего брать-то?

Тесян оглянулась на дверь:

– Спать с тобой буду!

Бэньи едва не подскочил от испуга, язык у него окаменел, слова застряли в горле.

– Ты… ты… откуда такая взялась, чудовая? Матушка! Где моя корзина?

Он юркнул вглубь дома, но Тесян не отставала:

– Ты чем недоволен? Посмотри на меня: лицо, ноги, руки – все как полагается! Если на то пошло, у меня и денег немного скоплено. А про приплод не думай, это ученого человека приплод, если хочешь – оставим. А не хочешь – вытравлю. Просто думала показать тебе, что здоровая, и родить могу…

Она напрасно старалась – Бэньи уже сбежал из дома через заднюю дверь.

– Ты в прошлой жизни много добра сделал, раз тебе такая жена достается! – Тесян от обиды топнула ногой и громко разрыдалась.

Бэньи попросил своего котлового брата Бэньжэня выгнать эту чудовую девку из дома. Когда Бэньжэнь пришел, девка вовсю строгала ботву свиньям – увидев гостя, вытерла руки, уступила ему место, отыскала чайник и поставила на огонь. Наружность у нее была приятная, зад круглый, ляжки крепкие – родить и правда сможет, так что Бэньжэнь помялся немного и не стал ее выпроваживать. После он сказал Бэньи:

– Чудовая – есть немного, зато крепкая. Если тебе не надо, я возьму.

И Тесян поселилась у Бэньи.

Вот так просто все и устроилось – Бэньи не засылал сваху, не тратился на сговорные подарки, жена не стоила ему ни гроша. И Тесян добилась чего хотела: потом она рассказывала, что с самого ареста батюшки Девятисума семье не давала покоя местная управа, четыре матушки целыми днями только плакали да причитали, а тут еще красильщик из соседней мастерской взялся донимать ее своими угрозами, так что Тесян однажды не выдержала и ушла из дому с одним зонтиком в руке, поклявшись найти себе партийного мужа. И не прогадала – спустя несколько дней вернулась домой под руку с демобилизованным бойцом революционной армии, который оказался еще и секретарем партийной ячейки, и все соседи ахнули от удивления, а местное начальство, увидев на груди у Бэньи медаль «За отражение американской агрессии и помощь корейскому народу», стало обращаться с матушками Тесян повежливее.

Они пошли в управу регистрировать брак. Секретарь сказал, что Тесян не проходит по возрасту – возвращайтесь через два года. Как они его ни уламывали, все было без толку, в конце концов Тесян рассердилась, вытаращила на секретаря свои глазищи и сказала:

– Пока печать не поставишь, я никуда не уйду – здесь буду рожать и скажу всем, что от тебя. Вот и посмотрим, как ты нас прокормишь!

Покрывшись испариной, секретарь суетливо проставил печать и выдал им свидетельства. Провожая глазами новобрачных, испуганно пролепетал: до чего чудовая баба, а ну как снова сюда заявится?

Люди в управе зацокали языками, закачали головами: все ж таки дочь батюшки Девятисума, на милостыне росла, лицо – толще подошвы, никакого стыда не знает. И что-то с ней дальше будет?

Постепенно до Бэньи тоже дошло, что жена у него – совсем не подарок. Тесян была моложе его десятью годами и на правах младшей частенько устраивала сцены, во время которых ее чудовость переходила всякие границы. Чуть что было не по ней, Тесян принималась костерить Мацяо-гун – чертово захолустье, да разве это жизнь? Возмущалась, что тропинки в Мацяо ухабистые, поля тощие, а провалы до того глубокие, что недолго и утонуть, что в здешнем рисе полно песка, что дрова вечно сырые, а потому страшно дымят, что за каждой мелочью вроде иголки или соевого соуса приходится таскаться в поселок за восемь ли. Сначала костерила деревню, костерила горы, а потом обязательно принималась костерить Бэньи. И пусть бы себе костерила, это еще полбеды, но в угаре Тесян могла взять и с размаху отрубить голову угрю, так что кровь брызгала во все стороны. И куда это годится? Бэньи как-никак – твой муж, как-никак – партсекретарь, ты зачем его рыбьими головами пугаешь?

И мать Бэньи, пока была жива, тоже не могла сладить с невесткой. Войдя в раж, Тесян и на старуху кидалась:

– Старая ты сдыхота, мне плевать, сколько тебе лет, да сколько