в тебе цзиней. Река вроде крышкой не закрыта, пруд крышкой не закрыт – ступай да топись! Чего же ты не торопишься?

Обычно Бэньи пропускал брань жены мимо ушей – он и правда был немного глуховат. Иногда терял терпение и орал, что забьет ее мотыгой, но мигом успокаивался, стоило жене замолчать. Только однажды он не выдержал и отвесил ей такую оплеуху, что Тесян свалилась с ног и покатилась в самую гущу утиной стаи. Как потом говорил Бэньи, в тот раз добрые силы одержали верх над злыми, революция победила контрреволюцию. Тесян поднялась на ноги и пошла топиться в пруду, но деревенские ее не пустили, тогда она отправилась к родне в поселок Чанлэ и три месяца от нее не было ни слуху ни духу. В конце концов тот же самый Бэньжэнь собрал два цзиня бататовой муки, два цзиня пампушек и пошел извиняться за котлового брата, усадил Тесян на деревянную тачку и вернул в деревню.

Наверное, читатель заметил, что в рассказе о Тесян я несколько раз использовал слово «чудовый». Очевидно, мацяосцы используют это слово для характеристики всех поступков, идущих вразрез с принятыми правилами и нормами. Для местных важнее всего сохранять уверенность в заурядной природе человека, в его неспособности существовать за рамками, очерченными традицией. И любые действия, нарушающие установленный порядок, не признаются человеческими: они диктуются загадочными сущностями, населяющими потусторонний мир, происходят по велению сверхъестественных сил природы или судьбы. Ненормальность есть либо проявление безумия и чудачества, либо проявление чуда. Мацяосцы объединили два этих смысла в одном слове «чудовый», по-видимому, не считая разницу между ними существенной. Все легенды и рассказы о чудесах начинались с фантазий чудаков. И ни один обряд кудесников не обходится без чудаковатых речей или чудаческих жестов. Быть может, в странности и чудаковатости следует усматривать явленную нам, обыденную форму чуда. А когда мы говорим, что человек чудом спасся, чудом выплыл из пучины, чудом оторвался от погони или чудом успел затормозить, словом «чудом» мы описываем действия, совершенные в аффекте или душевном помутнении, когда человек ненадолго вышел за пределы себя и сотворил невозможное, когда вместо собственного сознания им руководила некая чудесная сила.

С некоторых пор Тесян стала совсем чудовой, и люди решили, что это нечисть вселилась в нее и вытворяет разные чудеса.

△ Окая́нный (продолжение)

△ 不和气（续）

Тесян всегда сторонилась женского общества, работы выбирала такие, где побольше мужчин, и там давала волю своей чудовости. Бэньи это, конечно, не нравилось, но и поделать он ничего не мог. Валить лес на хребте – мужская работа, но Тесян не могла упустить такого веселья и бежала на хребет вместе с мужчинами. Топор она держала, словно курицу за хвост, стиснув зубы, колотила им по стволу, но даже возьмись она грызть дерево зубами, царапина на коре и то получилась бы глубже. В конце концов топор у нее куда-нибудь улетал, Тесян падала на зад и хохотала, трясясь всем телом.

Стоило ей упасть, и дел у мужчин прибавлялось. Одному она приказывала отряхнуть грязь у себя со штанов, другому – вытащить занозу из пальца, третий отправлялся искать ее топор, четвертый держал туфли, которые она ненароком замочила в луже. Стоило ей повести бровью, и мужчины весело бежали исполнять любой приказ. Она пронзительно охала, головокружительно изгибалась, и тогда в вороте или пройме нечаянно мелькало что-то белое, таящее разные туманные обещания, от которых взгляды мужчин начинали блуждать. И они помогали Тесян еще охотнее.

Однажды она в очередной раз шлепнулась на зад, а поднявшись на ноги, захромала и объявила, что не может идти, что Бэньи должен отнести ее домой, и даже слушать не хотела, чем занят Бэньи, а он в это самое время общался с двумя начальниками из лесничества.

– Совсем очудела? – раздраженно сказал Бэньи. – Попроси кого-нибудь, помогут до дома дойти.

– Нет, ты меня отнесешь! – топнула ногой Тесян.

– Иди сама – ноги, чай, не сломаны.

– Нет, ты меня отнесешь!

– Мать свою в могилу отнесешь! Крови у тебя нет – это раз, кости целые – это два.

– У меня спина болит.

Пришлось Бэньи снова уступить, он бросил начальство из лесничества и на глазах у половины деревни потащил Тесян домой. Он понимал, что иначе она примется рассказывать про свои месячины, жаловаться на разные злодеяния, которые Бэньи вытворял с ней ночью в постели – и как ему тогда людям в глаза смотреть? Тесян не ведала стыда, язык у нее был без костей, она по поводу и без повода посвящала людей в свои женские тайны, так что все деревенские мужчины были в курсе самочувствия Тесян и принимали ее самочувствие даже слишком близко к сердцу, оно было темой ежедневных обсуждений, общественным достоянием мужской части Мацяо. А дни, когда у Тесян шли месячины, отмечались в деревне не менее торжественного, чем государственные праздники. Конечно, она не выражалась совсем уж прямо – сперва начинала жаловаться на боли в пояснице, потом говорила, что ей нынче нельзя лезть в холодную воду, дальше просила кого-нибудь из мужчин купить ей дудника, а иногда прямо с поля кричала Бэньи, чтобы шел домой и сварил супу из яиц с дудником. Разумеется, этого было вполне достаточно, чтобы напомнить всем о ее принадлежности к женскому полу, чтобы люди с вниманием отнеслись к тому, в какую фазу вступает ее организм, и вполне достаточно, чтобы разбудить воображение деревенских мужчин и вызвать на их лицах угодливые улыбки.

Она умела ахать, охать и визжать на все возможные лады. Тесян кричала от страха перед гусеницей, но сладкие переливы ее «ай-я-я-я» неизменно наводили мужчин на мысли, что такие крики должны звучать на другом фоне и при других обстоятельствах, побуждали представлять ее облик на другом фоне и при других обстоятельствах – и многое другое. Конечно, нельзя возлагать на Тесян ответственность за мужские фантазии, она всего-навсего испугалась гусеницы. Но эта ее гусеница оказывалась сильнее имбирного чая с горохом, сильнее любых угощений, которыми потчевали мужчин другие деревенские женщины, эта гусеница отрывала мужчин от теплых очагов, и они послушно выполняли любое поручение Тесян, любую работу, которую она просила сделать. После каждой такой победы Тесян проходила мимо деревенских женщин, гордо выпятив грудь и задрав подбородок, не скрывая своего торжества.

При мне мацяосцы шептались, что визготня этой лисицы – настоящее окаянство, она своими криками по меньшей мере трех мужиков до ручки довела.

Первым был директор уездного ДК, который приехал инспектировать культурную работу в сельской местности, он