быка на пастбище, сам поил из ручья, сам ходил за ветеринаром и готовил снадобья, когда Сань-мао нездоровилось, потому и решать, продавать быка или оставить, может только он. Начальство отвечало: если ты быка запрягаешь, это еще не значит, что он твой. Надо разделять личное и общественное. Быка продбригада покупала на свои деньги. Чжихуан отвечал: так и помещики земли покупали на свои деньги, а как пошла реформа, земли их поделили. Кто поле возделывает, тот его и хозяин, так ведь нам говорили?

С этим было трудно поспорить.

– И у людей бывают промашки. Вон, Гуань Юй из-за недосмотра целый Цзинчжоу потерял – и что, Чжугэ Лян побежал продавать его или закалывать[105]? – собрание закончилось, люди давно разошлись, и Чжихуан возвращался домой, бормоча себе под нос новые доводы.

Сань-мао не стали продавать, но кто бы мог подумать, что в конце концов он погибнет от руки Чжихуана. Чжихуан поручился за быка головой, пообещал, что если Сань-мао еще хоть кому-нибудь навредит, он заколет его собственными руками. Чжихуан всегда держал свое слово. И вот однажды весной, когда природа оживает, когда краски и звуки струятся под мягким солнечным светом, наполняя воздух смутным беспокойством, Чжихуан вел Сань-мао на поле, как вдруг бык задрожал всем телом, глаза его остекленели, и с плугом за спиной он помчался вперед, широким веером поднимая с поля грязную воду.

Чжихуан ничего не успел сделать. Он видел, что Сань-мао бежит к какому-то красному пятну на дороге, еще не зная, что это женщина из соседней деревни, одетая в красную ватную куртку.

Быки на дух не переносят красное, красный цвет приводит их в ярость, в этом нет ничего удивительного. Удивительно то, что Сань-мао, который всегда беспрекословно повиновался Чжихуану, на этот раз словно взбесился: как ни бранил его хозяин, он ничего не слышал. И вот с дороги донесся слабый женский крик.

К вечеру до Мацяо добрались новости из здравпункта: женщина, можно сказать, легко отделалась – Сань-мао ее не убил, но пока поднимал на рога, сломал ей правую ногу, и еще при ударе об землю в голове у нее случилось «сотрусение мозга».

Чжихуан не был в здравпункте, он сидел у дороги, сжимая в руках обрывок веревки, на которой водил Сань-мао, и молча смотрел в одну точку. Сань-мао топтался неподалеку, боязливо пощипывая траву.

Чжихуан вернулся в деревню уже на закате, привязал Сань-мао под кленом у околицы, принес из дома тазик с желтыми бобами и сунул его быку под нос. Наверное, Сань-мао о чем-то догадался – он опустился перед Чжихуаном на колени, и из глаз его покатились мутные слезы. Чжихуан взял толстый пеньковый канат, скрутил из него четыре петли и связал копыта Сань-мао. А потом достал огромный топор.

Деревенские коровы беспокойно замычали, их рев гулял по ущелью, сливаясь с волнами эха. Заходящее солнце резко потускнело.

Он стоял перед Сань-мао и ждал, когда тот доест. Вокруг собрались женщины – мать Фуча, мать Чжаоцина, жена Чжунци, они шмыгали носами, утирали глаза, говорили Чжихуану: горе какое, не губи ты его, пожалей. Говорили Сань-мао: как ни крути, а винить тебе некого. Помнишь, как ты подрался с быком из Чжанцзяфани? А как забодал быка из Лунцзятани? Было такое? А как едва не затоптал Ваньюева пащенка? Так что тебя давно еще надо было заколоть. А один раз до чего дошло: тебя и бобами угощали, и яйцами, а ты уперся и ни в какую не хочешь запрягаться. Потом с горем пополам надел плуг и дальше стоишь! Тебя впятером стегают, а ты стоишь, будто барин какой, даром что без паланкина.

Они вспомнили все прегрешения Сань-мао и в конце концов сказали: кончились твои горести, иди себе с миром да не поминай лихом – как нам еще с тобой было…

Мать Фуча, обливаясь слезами, сказала: все одно помирать, раньше или позже. Сам знаешь, господину Хуну еще горше твоего пришлось, помер прямо на поле, даже плуг не успели снять.

Сань-мао стоял и лил слезы.

Чжихуан без всякого выражения на лице шагнул к Сань-мао, занес топор…

Глухой удар.

Череп Сань-мао расколола кровавая трещина, потом другая, третья… Кровь хлестала на целый чи, но бык не дернулся и даже не заревел, так и стоял на коленях перед Чжихуаном. В конце концов он покачнулся и тяжело завалился на бок, словно рухнула на землю толстая глинобитная стена. Его ноги несколько раз дернулись, тело растянулось на земле, отчего казалось, что Сань-мао разом стал намного длиннее. Обнажился мышастый живот, всегда скрытый от глаз. Окровавленная голова судорожно дрожала, блестящие черные глаза смотрели на людей, на залитого кровью Чжихуана.

– Ох, горемычный… – причитала мать Фуча. – Ты позови его.

И Чжихуан позвал:

– Сань-мао!

Взгляд быка дрогнул.

– Сань-мао! – снова позвал Чжихуан.

Глаза быка счастливо блеснули и наконец скрылись за широкими веками, и судороги постепенно утихли.

Всю ночь до самых петухов Чжихуан, уронив голову на руки, молча сидел перед этими закрытыми глазами.

△ Закутно́й

△ 挂栏

Вся скотина в Мацяо имеет клички. Еще у деревенских есть множество разных словечек для описания характера скотины: «дошлыми» называют умных и хитрых коров, «закутными» – коров, которые крепко привязаны к хозяину, отчего ворам бывает нелегко их украсть. Сань-мао отличался вздорными нравом, но был закутным быком.

За пару месяцев до гибели Сань-мао пропал, бригада отправила несколько человек на поиски, но люди пришли ни с чем. Думали, его уже не вернуть – наверное, воры увели да забили на мясо или продали. Но на третий вечер после пропажи, когда мы играли дома у Чжихуана в шахматы, хозяин пришел со двора и сказал: кнут на стене так и пляшет, это неспроста, неспроста. Наверное, Сань-мао вернулся. Мы вышли на улицу и сразу услышали рев Сань-мао, а потом увидели знакомый силуэт.

Бык терся рогами о калитку загона, пытаясь попасть домой. На носу Сань-мао висела оборванная веревка, хвост ему зачем-то обрубили, на исхудавших боках тут и там виднелась кровь, шерсть на морде скаталась. Должно быть, он сбежал от воров и долго плутал по горам, пока не добрался до дома.

△ До́ждь Цинми́н

△ 清明雨

Я не могу подобрать слов, когда смотрю, как волны туманного дождя врываются в ущелье, бьются о глинобитные стены коровника, морщат гладь воды на заливных полях и скрываются друг за другом в камышах на противоположном склоне. И тогда из камышей бесшумно вылетает стайка вспугнутых диких уток. Ручьи