Кмн: Вы что-то сказали, товарищ научный руководитель?

Вл: Нет, это так, мысли вслух. И вот какое дело: насколько мне известно, Фоми… простите, генерал Фомченко не далее как сегодня отбыл в сопровождении князя Меньшикова в Симферополь, а дальше – в Санкт-Петербург. Не кажется ли вам странным столь поспешный отъезд, не дожидаясь ни известных вам мероприятий, ни вашего отправления?

Кмн: Видимо, у генерала Фомченко имеются на то веские основания. А сейчас, товарищи офицеры и… м-м-м… сотрудники, хочу напомнить: через два дня мы отбываем домой. Предлагаю всем, кто подал рапорты о включении во временную группу, еще раз обдумать свое решение. Совещание закончено.

(Пауза, шум сдвигаемой мебели.)

Кмн: Да, и попрошу остаться вас, товарищ капитан-лейтенант, и вас, товарищ Велесов. Нам надо закончить оформление кое-каких документов.

(Пауза, шуршание бумаги.)

Вл: А это обязательно?

Кмн: А как же? Учет, товарищ Велесов, – основа любой работы. Вам передается некоторое количество имущества, материалов и прочих…

Бел: Материальных ценностей.

Кмн: Совершенно верно, «…и прочих материальных ценностей, необходимых для проведения исследований динамики хронокоррекции…», или как там у вас это называется. И кстати – не забудьте потом представить отчет об использовании.

III

Из дневника Велесова С. Б.

«27 октября. Ну вот и расставлены все точки над «i». Я остаюсь. Не думал, что когда-нибудь примерю на себя потасканный пиджачок «невозвращенца» – а вот поди ж ты, пришлось! Совесть несколько успокаивает то, что в отличие от многих сограждан, в разные времена носивших это гордое имя, я не выбираю свободу. А также комфортную жизнь, сто двадцать сортов сыра, океан, балет и выпивку с утра, как пел Визбор. Разве что самореализацию, но ведь это совсем другое дело?

«Считай, Серега, что ты глубоко внедрен, – говорил Дрон. – Скажем, как Штирлиц. Тот, если помнишь, как ушел в начале двадцатых в эмиграцию, так до сорок седьмого и оставался». Я заметил, что Штирлицу полагался хотя бы передатчик в комплекте с радисткой Кэт, на что Дрон резонно возразил, что передатчик господин Исаев получил далеко не сразу, что до радистки Кэт, то никто не мешает подготовить ее из местных кадров. Как вон Белых. Или мальчишка-минер с «Заветного», по уши влюбившийся в медсестру из Морского госпиталя.

Кстати, этот чувствительный роман, за которым с интересом следит наш сплоченный попаданский коллектив, пошел на второй заход: Федя Красницкий снова на больничной койке, с дыркой от пули в бедре, и Даша опять обихаживает своего героя. Что ж, бог им в помощь.

Так что я остаюсь не один. Список длинный, весь его я вот так, с ходу, и не вспомню. С «Адаманта» – ваш покорный слуга, каплей Белых с тремя своими ухорезами (с именами-фамилиями боюсь напутать, помню только позывные) и, неожиданно, – Никита Бабенко и Леха, наш бессменный оператор «Горизонта». Я невольно стал свидетелем того, как они, все пятеро, объявили о своем решении командиру ПСКР.

«Хочу, товарищ капитан второго ранга, стать здешним Поповым, Зворыкиным, Эдисоном и Вестингаузом в одном лице! – заявил старлей. – Вы только представьте – здесь поле непаханое для инженера-электрика и радиотехника, все надо с нуля начинать! Где я еще такое грандиозное дело найду?»

А Леха, в ответ на недоуменный вопрос Кременецкого: «А вас я совсем не понимаю, главстаршина! Вы же и на берег даже не сходили особо, все на корабле, с аппаратурой. Вам-то что неймется?» ответил: «Да потому и неймется, товарищ кавторанг, что так толком ничего и не увидел. Я с детства обожаю фантастику, а тут – такой шанс! Глядишь, придумаю и командирскую башенку, и промежуточный патрон…»

Кременецкий при этих словах недоуменно нахмурился, а я подмигнул Лехе. Похоже, мы с ним читали одни и те же книги.

Ну и, разумеется, Фомич, то есть генерал Фомченко, Николай Антонович. Собственно, он и должен возглавлять этот список – и как старший по званию, и по праву первенства. Он раньше всех объявил о том, что намерен остаться в 1854 году. Но, в отличие от остальных, своих резонов генерал не объяснил. Мало того – он даже не счел нужным явиться на «Адамант», а объявил о своем решении письменно, в пакете, доставленном курьером.

Ох, и нахлебаемся мы лиха с Фомичом, чует мое сердце…

Среди наших «попутчиков» из 1916-го невозвращенцев куда как больше. Оно и неудивительно – многих, особенно тех, кого не ждут в 1916-м семьи, пугает перспектива оказаться в непонятном будущем. И даже не вдохновляет туманное обещание Груздева вернуть их в 1916 год. Во-первых, это еще вилами на воде писано, куда и когда он их вернет, а во-вторых, с момента их отбытия в феврале 16-го всего год остается до революционных событий, и отнюдь не все горят желанием в них участвовать. Так что Зарин, как старший по званию, официально объявил, что все, без различия чинов, вольны в своем выборе: оставаться или пытать судьбу. И добавил, что лично он, капитан первого ранга Зарин, не считает невозвращенцев отступниками, нарушившими воинскую присягу.

Этот аргумент в конечном счете оказался решающим. Так, команда миноносца «Заветный» почти вся решила продолжить службу России и династии Романовых в лице Государя Николая Павловича – после того как командир «Заветного» Краснопольский заявил, что не считает возможным бросать миноносец, пока не исчерпаны все меры к спасению корабля. Что ж, если моряки считали возможным тонуть вместе со своими гибнущими кораблями, то чем, скажите на милость, пучина времени уступает пучине моря?

Остается мичман Солодовников, бессменный командир «Морского быка». И разумеется, наш добрый друг, обер-лейтенант цур зее Ганс Лютйоганн. Как-то раз он подробно расспросил Белых о том, что ждет милый фатерлянд в грядущие сто лет. Выслушал, не поверил и явился за подтверждением и ко мне. Я показал подводнику кое-какие материалы, нашедшиеся на компе; Лютйоганн помрачнел и на целые сутки заперся в своей каюте. После чего заявил, что намерен остаться здесь и ни при каких обстоятельствах не изменит решения.

Забавно, что Белых потом уверял, что самое сильное впечатление на Лютйоганна произвели не виды снесенного огненным штормом Дрездена, ни печи Майданека, а серия фотографий с берлинского гей-парада 2015 года. И видеоролик о кельнской «ночи любви», устроенной под Новый 2016 год беженцами из Сомали и Эритреи. Что ж, отлично его понимаю – в такой Германии кайзеровскому офицеру делать категорически нечего.

Спасибо отцам-командирам, скупиться они не стали. И Зарин, и Кременецкий выгребли со своих кораблей все, без чего они могли вернуться назад. Барказы, баржи два дня подряд сновали между кораблями и берегом. Беспилотник, съемный ангар со всей начинкой, малый локатор, моторки, топливо, радиоаппаратура, запасные части, стрелковка, включая офицерские револьверы и пистолеты, резервные движки, генераторы, баллоны с кислородом и ацетиленом, инструментарий, расходники, ЗИП. Резервное оборудование, безжалостно свинченное со штатных мест, две стодвадцатимиллиметровки Канэ, снаряды, взрывчатка, акваланги, компрессоры, шлюпки, одежда, дымовые шашки и сигнальные ракеты, прожектора и фонарики, всяческая электроника, аккумуляторы, батареи, книги, справочники, оптика, все, что имеет отношение к медицине… К длинному списку добавилось имущество авиаотряда – то, что осталось в Каче, и то, что перевезено на «Херсонес», – а также «Заветный» со всем содержимым.