В акватории было не протолкнуться от кораблей, а потому первоначальную идею – обойти строй на «Алмазе» или «Адаманте» – пришлось отвергнуть. Вместо этого Корнилов распорядился привести в парадный вид «Аргонавта». Маленькая винтовая шхуна, а ныне первый русский миноносец, отличившийся в варненской эпопее, как нельзя лучше подходил для этой цели. «Потомки» установили на кораблик мощный громкоговоритель, и теперь речи высоких особ слышал весь рейд.

– …предал интересы Франции, бросил ее в горнило бессмысленной, преступной войны с Российской Империей…

Адмирал Буа-Вильомэз говорил, делая большие паузы, чтобы переводчик мог повторить его слова по-русски:

– …не все преступления узурпатора: он заключил союз с извечным врагом Франции, Великобританией! И за английское золото послал нас с вами умирать на другой конец Европы! Будто мало настрадались наши отцы и деды в снегах России, будто недостаточно прекрасной Франции кровавого урока, полученного сорок лет назад? И снова русские и французы убивают друг друга ради того, чтобы богатели торгаши, засевшие за Ла-Маншем, и их турецкие клиенты! Так не бывать же этому! Пора наконец примерно наказать предателя, навлекшего на наши народы бесчисленные беды, а заодно – дать отпор островному пауку, разжиревшему на крови и золоте, высосанном из половины мира!

Красиво излагает, собака, подумал Андрей. Голову можно дать на отсечение – недели не пройдет, как текст речи получат редакции всех сколько-нибудь влиятельных европейских газет. И хорошо, и правильно – пусть джентльмены откушают того блюда, что приготовили для других. Союз между Францией и Россией при нейтральной Австрии и приведенной к ничтожеству Турции – вот он, страшный сон королевы Виктории…

– …хочу выразить уважение нашим вчерашним противникам, доблестным русским матросам, солдатам и офицерам! В который раз они продемонстрировали, что Российская Империя и Франция – это последние оплоты рыцарства и благородства в нашем мире! Не то что трусливые и подлые «просвещенные мореплаватели», бросившие союзника при первой опасности! Франция получила горький урок – островному волку нельзя верить, сколько бы он ни рядился в овечью шкуру!

Переводчик умолк. На несколько секунд над бухтой повисла мертвая тишина, а потом небо дрогнуло от приветственных криков. Кричали матросы на реях линейных кораблей и офицеры на палубах, им вторили с берега толпы горожан. В глубине бухты, там, где стояли концевые корабли всех трех колонн, заворочался пушечный гул – и накатился ближе, ближе, по мере того как корабли один за другим окутывались облаками дыма. И, словно по их сигналу, над гаванью пронеслись в строю клина три гидроплана, выпуская одну за другой разноцветные ракеты.

– Марченко и Энгельмейер, – прокомментировал Эссен. – А ведущим – Качинский. Не удержался все-таки Викториан Романович, говорит: «Раз уж я все события пропустил, в лазарете провалялся – дайте хоть напоследок слетать, сверху поглядеть на этот Севастополь!

– А Борюсик ему и отвечает, – подхватил Лобанов-Ростовский, – «Отчего ж напоследок-то, господин лейтенант? Оставайтесь, еще и авиагруппой покомандуете! У нас как раз три аппарата, а одного пилота недостает!»

– Неужели согласился? – удивился Андрей. – Ну ладно мы с вами – с первого дня в этой каше варимся, можно сказать, прикипели. А он-то с чего?

– Скажите спасибо Сергею Борисовичу! – ухмыльнулся прапорщик. – Качинский, как узнал, что в их истории он эмигрировал в САСШ и там строил самолеты, прямо так и заявил: «Нет уж, увольте, насмотрелся я на янки – наглый народ, беспринципный, а уж лицемеры, каких поискать! Лучше я здесь стану авиаконструктором и, даст бог, помогу России стать первой авиационной державой!» Ну, я ему и говорю: «У нас уже есть кандидаты на братьев Райт, ну а вы будете… скажем, Сантос-Дюмоном». Чем плохо?

Тройка гидропланов описала еще один круг над гаванью, спустившись к самым верхушкам мачт, и Андрей подумал – должно быть, французским морякам не так уж и радостно смотреть на эти стрекозы, недавно забрасывавшие их флешеттами и «ромовыми бабами». Впрочем, галлы – народ отходчивый, вон как вопят и бросают в воздух свои смешные береты с помпонами…

Летающие лодки, закончив круг почета, набрали высоту и повернули на север.

– В Качу пошли, – сказал Эссен. – Да и нам, господа, пора за ними. При такой волне часа полтора ходу – если, конечно, ваш Кременецкий даст моторку.

– Даст, никуда не денется, – пообещал Велесов, вытаскивая рацию. – И вообще, это уже не его моторка! Я, к вашему сведению, за нее по всей форме расписался, значит, право имею!

V

База гидропланов Кача.

28 октября 1854 г.

Реймонд фон Эссен

– Тютчев, – пояснил Корнилович в ответ на удивленные взгляды сослуживцев. – Еще с гимназии помню. Представляли как-то концерт по случаю годовщины Севастопольской страды, так мне выпало стихи читать. В пятьдесят пятом, кажется, написано.

– Ну, здесь-то стихи другие будут сочинять, – ответил фон Эссен. – И все больше дифирамбы – вести-то из Севастополя приходят вполне жизнеутверждающие!

– Это верно, – вздохнул Энгельмейер. – Только им это уже не поможет…

И кивнул на деревянную пирамидку, увенчанную лаково-желтым пропеллером. На привинченной бронзовой дощечке значилось:

Россійскія авіаторы, славно павшіе за Отечество:

Заурядъ-прапорщикъ по морской части

Бушмаринъ Владиміръ, пилотъ-наблюдатель.

Погибъ 30-го дня мѣсяца августа 1854 года

отъ Рождества Христова.

Мичманъ Цивинскій Николай, пилотъ.

Погибъ 8-го дня мѣсяца сентября 1854 года

отъ Рождества Христова.

Штабсъ-капитанъ Скирмунтъ Иванъ, пилотъ-наблюдатель.

Погибъ 8-го дня мѣсяца сентября 1854 года

отъ Рождества Христова.

Флота волонтеръ Петр О′Лири, бомбардиръ-наблюдатель.

Погибъ 17-го дня мѣсяца октября 1854 года

отъ Рождества Христова.

– Петьке-то свезло, – произнес угрюмый Кобылин. – Нашего брата, морского авиатора, нечасто в земле хоронят. Одна у нас могила, общая – море…

Эссен кивнул. Под пирамидкой лежал прах только двоих из тех четырех, чьи имена значились на монументе: юного ирландца и летнаба с аппарата Корниловича, погибшего в первый день Переноса. От двух других авиаторов не осталось ровным счетом ничего – оба сгорели на шканцах британского линкора вместе со своим гидропланом. В братскую могилу положили шлем Вани Скирмунта и новенький, с золотыми мичманскими погонами, френч Коли Цивинского.