Отец ждал его у парадной. Узнал издалека, пошел ему навстречу, раскинув для объятия руки. Еще не отойдя от своих фантазий, он инстинктивно уклонился.

Они поднялись по лестнице. Отец впереди, он – сзади. Квартира оказалась на последнем этаже, выше только чердак.

В прихожей он вытер ноги о коврик; нагнулся, стал развязывать шнурки – отец растерялся, пошарил под вешалкой, потом махнул рукой: мол, не снимай, иди так.

Пока отец возился у плиты, он украдкой осматривался: не кухня, а каморка, даже не верится, что такие бывают; потолок – встань на цыпочки, достанешь. В остальном кухня как кухня: раковина, сушилка для посуды, окно с широким подоконником; на подоконнике – только сейчас заметил – электрические приборы. Этот, с краю, похож на мясорубку; а это – кофеварка? Мысленно пожал плечами: на кой черт одному кофеварка – в ковшике, что ли, не сварить? В том, что вы-отец окружил себя крутой техникой, читалась какая-то скрытая беспомощность. Он почувствовал укол жалости, похожий на укол совести – но легкий, не сравнить с тем, что он порой чувствовал, оглядываясь на мать.

Отец поставил перед ним полную тарелку и сел напротив. Молчал, но так, что было понятно: ждет подходящего момента. О том, что расспросов не избежать, говорили его глаза. Ни разу не беспомощные. Наоборот. Собранные, чтобы не сказать въедливые.

Утолив голод, он вытер губы тыльной стороной ладони. Хотел включить домашнюю заготовку (про то, что мать якобы на даче), но что-то мешало.

Он поднял глаза на отца и понял – что. Четыре года назад, когда отмазывал его от армии, отец выглядел крепким, уверенным в себе мужиком. Сейчас как-то весь высох, исхудал. Болеет он, что ли?.. Дернул плечом и начал рассказывать: все как есть, без вранья, но коротко, не вдаваясь в подробности. Начал с главного – с конкурентов: явились в его отсутствие, задурили матери голову. Отец слушал. Кивал. Изредка переспрашивал. Но вопросы задавал странные: как эти конкуренты выглядели? Что они сказали?..

Он и сам не понял, как получилось, что отец, хитрый журавль, выклевал все до донышка; вернее, почти до донышка, где занозой торчал этот, с револьвером, в кожаном фартуке, в круглых запотелых очочках. Мелькнула мысль: признаться – вырвать гноящуюся занозу. Но чутье опытного игрока подсказывало: про «Повелителя вещей» – можно; про портал, куда выкладывал бабкины безумные россказни; даже про самолет (который якобы сбил, когда валял дурака, воображая себя соратником Реконструктора); а про деда – нет, про деда нельзя.

Через годы, когда память об их – второй и последней – встрече затянуло ряской времени, он не раз пытался представить, как сложилась бы его жизнь, если бы эта подсказка не сработала? Стал бы отец во все это вписываться, впрягаться, знай он, кто перед ним: внук палача…

Из всего вороха вещей, который он вывалил на стол, отставив в сторону пустую тарелку, отец выбрал самое, на его взгляд, неважное. Спросил: а что такое портал?

Он начал объяснять, но сбился, запутался. Подумал: чем объяснять, проще показать. Кликнул самое первое, собравшее чертову тучу лайков и просмотров, – бабкину чумовую комедию про военный госпиталь, куда ее будто бы доставили. Весной ему казалось смешно; особенно на фоне картинок из телика: наши доблестные ополченцы, завсегдатаи военторгов, бьются с укрофашистами. Но сейчас, вслушиваясь в ее беззащитный доверчивый голос, ежился, кляня себя за несусветную глупость.

Отец досмотрел ролик до конца – до последних бабкиных слов «Как же мне жить – слепой!», встал, сделал пару шагов от стола к двери, вернулся, сел на табуретку – сидел, постукивая пальцами по столешнице. Тук-тук. Тук-тук. Тоже мне, эксперт.

Потом вдруг сказал:

– Нет. Это не конкуренты. Это они, – и ткнул пальцем в потолок, низкий, давящий на голову.

Он не понял, хотел переспросить. Открыл было рот – и тут навалилась такая усталость, словно все, через что он прошел, собралось в одной-единственной точке, тлеющей в мозгу: лечь и закрыть глаза, уйти из этого невыносимого мира в другой, лишенный вещности, – туда, где они будут одни; вернее, вдвоем. С нею, со Светланой. И больше никогда, никогда не возвращаться.

Как назло, отец говорил и говорил (он кивал, косясь на круглый циферблат: короткая стрелка настенных часов подбиралась к трем), убеждал, насколько всё серьезно, уж если они вцепились, просто так не выпустят – в асфальт закатают; и не таких-де закатывали.

– Меня? – он спросил равнодушно. – За что?

И тут же об этом пожалел. Отец завел бесконечную волынку про каких-то диссидентов, которым шили вялотекущую шизофрению, закалывали лекарственными препаратами; про какой-то Владимирский централ, куда свозили политзаключенных, не всех, а голодовщиков и жалобщиков. Нес, короче, полную дичь, похожую на безнадежно устаревшую игру, с мутными, не пойми-разбери правилами, в которую какие-то неведомые люди, не люди, а призраки, играли сто лет назад – когда его и на свете не было. Мало ли кто во что тогда играл, ему-то на кой черт вникать!

Вспомнив наконец о времени, отец постелил ему на диване, себе – на раскладушке. Сказал, что все последние месяцы страдает бессонницей; хоть на диване, хоть на раскладушке – все равно не уснет.

Но наутро выглядел бодряком, вроде даже помолодел, сбросил эдак лет пятнадцать. За завтраком ни с того ни с сего спросил про заграничный паспорт. Он ответил: нету. Отец переспросил: в смысле, просрочен? Он мотнул головой: не просрочен, не было. Отец удивился: ты ни разу не выезжал? Он дернул плечом: зачем? Все, что надо, есть в интернете. Отец нахмурился, сказал, что это усложняет дело. Потом, после завтрака, кому-то позвонил. Говорил коротко: дело, мол, срочное, но разговор не телефонный. Уходя, приказал сидеть тихо, никому не открывать, ни в коем случае не высовываться.

Когда за отцом закрылась дверь, он спохватился: забыл спросить про зарядку. Кинулся к окну, потянулся к форточке. Вспомнил суровый отцовский приказ – и не открыл. Смотрел, как отец, сутулясь, идет к своему внедорожнику.

Дождавшись, пока крутая тачка отъедет, он походил по квартире, осматривая электрические розетки и пустые поверхности, но зарядки так и не нашел. Обессиленный, лег на продавленный диван. Лежал, уставясь в мертвый экран, чувствуя себя изгоем, отрезанным от мира. А главное – от Светланы. Расставаясь, они не договаривались о встрече. Это подразумевалось само собой.

Отец вернулся часа через полтора – похлопал его по плечу, подмигнул: дескать, пробьемся, где наша не пропадала. Выпил залпом стакан воды – будто не по городу рассекал на дорогущем внедорожнике, а бродил по пустыне. Он хихикнул про себя: ага, босиком.

Отдышавшись, отец начал рассказывать: про какую-то, бог знает, Наталью, его бывшую сокурсницу, которая вышла замуж