Она прищурилась, вспомнила то утро, когда он впервые появился в ее квартире после того, как она проработала всю ночь и, узнав об увольнении, напилась, а за завтраком не могла наесться.

– А-а, в тот день? Без моего согласия?

Дезмонд встревоженно приоткрыл рот.

– Кстати, я тебя так и не отблагодарила. А ведь приятно было проснуться в своей постели.

Она собрала одежду, но, к удивлению Дезмонда, одеваться не стала. Эйвери поднялась по ступеням на мостик, все еще нагая, не проявляя и тени застенчивости, – вылитая римская богиня, повелительница мира.

На пороге она оглянулась.

– Ну, ты идешь?

Против ожидания Дезмонда Эйвери осталась на ночь. Она спала раздетой, из-за чего он сам долго не мог заснуть.

Он проснулся первым, чему был рад. Дезмонд смотрел на Эйвери, восхищаясь переменой, которая происходит в некоторых людях, когда они спят. Во сне Эйвери выглядела моложе, беззащитнее.

Тело с непривычки ныло от мышечной боли, и не только мышечной. После Пейтон у него не было женщины. В отличие от многих мужчин, он не скучал по сексу. Может быть, потому, что в молодости во время диких загулов с Орвилем разбросал слишком много своего семени.

Он не мог не думать, что теперь будет, и гнал от себя эти мысли.

Дезмонд принялся готовить на кухне завтрак: блины, яичницу, овсянку, гренки – полный набор, повторяя меню кафе, в котором они завтракали в то памятное утро.

Эйвери появилась одетая в одну из его рубашек – синюю, классического покроя. Под ней – ничего. Тушь, оставшуюся от наряда для Хеллоуина, немного растворил пот, но дорожки были еще заметны.

Девушка отмотала с рулона несколько слоев бумажного полотенца, свернула их вчетверо и прикрыла сиденье табуретки. Затем села и пододвинула к себе тарелки с едой.

– Я должна кое в чем признаться.

Дезмонд замер с лопаткой в руке.

– У меня нет с собой кошелька.

Он выдохнул, готовый рассмеяться.

– А если бы и был, денег все равно нет.

– Эйвери!

– Боюсь, расплачиваться придется натурой.

Дезмонд отложил лопатку.

– В поместье лорда Хьюза принимают любую оплату.

* * *

Все оставалось по-прежнему. В офисе любовники делали вид, что ничего не произошло. Это бесило Дезмонда. А постоянно возвращаясь в мыслях к их связи, бесился еще больше. На работе Эйвери была как гранит.

После работы – другое дело. В те дни, когда девушка заканчивала пораньше, или не поджимали сроки, она обычно посылала эсэмэску: «Занят?», «Что делаешь сегодня?», «Поужинаем?» или «Еще один матч?».

Он всегда соглашался – во-первых, ему нравилось, во-вторых, он не любил лукавить, в-третьих, честно говоря, других дел у него просто не было. Работа над «Rendition» завершилась, и Дезмонд ждал, когда Юрий с Коннером закончат испытания. Он не мог понять, что их задерживает.

У него с Эйвери установился определенный ритм – несколько ночей в неделю и выходные они проводили вместе, играли в теннис у стенки, занимались сексом по очереди в каждой комнате, играли в карты – обычно в библиотеке. Больше всего Эйвери любила играть в кункен. Они много говорили, но, как бы он ни пытался вызвать Эйвери на откровение, девушка не поддавалась. Однажды вечером, когда они потные лежали в постели, а полная луна светила через оправленную в стальную раму окно, Эйвери почти прорвало.

– Расскажи мне о твоих родителях.

Блондинка подняла глаза к сводчатому потолку.

– Нечего рассказывать.

– Все равно расскажи.

– Мамы больше нет.

– От чего она умерла?

– Погибла в автокатастрофе.

– Давно?

– Когда я училась на первом курсе университета.

– Мои родители погибли, когда мне было пять лет. Весь мир перевернулся.

– Да уж.

Дезмонд постарался подобрать нужные слова.

– Они были для меня как… гибралтарская скала, незыблемая данность, постоянная величина в жизни. А сгинули в мгновение ока.

– Моя – по дороге в магазин…

– А моя – занимаясь домашними делами. Отец пас овец. А с твоим отцом что?

– Жив.

– Ты с ним ладишь?

– Пытаюсь.

Дезмонд повернулся на бок и внимательно посмотрел на Эйвери.

– У него болезнь Альцгеймера.

– Вот что заставило тебя поступить на работу в «Phae-thon».

– В том числе.

Эйвери представляла из себя «черный ящик», в который Дезмонду отчаянно хотелось проникнуть. На физическом уровне проникновение оказалось несложным, зато духовная работа только-только началась.

С каждым днем Эйвери постепенно менялась. Озабоченные складки залегали все глубже. Она присылала все больше сообщений. Секс начинался прямо с порога: она толкала Дезмонда в прихожую и на ходу срывала с себя одежду, словно секс был лекарством, способным избавить ее от болезни.

Однажды вечером они закончили в кабинете, и Дезмонд спросил:

– Что с тобой происходит?

– Ничего.

– Ты мне врешь.

– А ты мне?

Он на минуту задумался.

– Пожалуй, – и прежде чем она успела что-то сказать, добавил: – Для твоей же защиты.

На лице девушки появилось выражение, какого ему еще не приходилось видеть, – ранимости, чуть ли не испуга.

– В таком случае ты поймешь. Я действительно врала тебе. Но вся моя ложь – только ради твоей защиты.

Он вскочил, как был, обнаженный и встал на фоне освещенных канделябрами полок с книгами.

– О чем ты?

Эйвери села и внимательно посмотрела на него:

– Ты мне доверяешь?

– Да.

– Если бы я сказала тебе что-то такое, что в корне изменило бы всю твою систему взглядов, ты бы все равно не перестал мне верить?

– Эйвери, на что ты намекаешь?

– Что, если у меня есть доказательство… если бы я показала тебе, что мир не такой, каким ты его видишь?

Дезмонд отступил на шаг, охватил ее всю взглядом, видя девушку в новом свете. Что это? Личное признание вроде «я беременна», «я раньше была замужем» или «у меня есть ребенок»? Нет, непохоже. Тут что-то другое.

– Я думал, что стадию туманных неопределенностей мы уже прошли?

– Ты полагаешь?

– Я уверен.

– Тогда скажи мне, чем ты занимаешься.