– Вы определенно… определенно антисемит!

– Люди, – воззвал Громов, – наш Новодворскийтолько что признался, что он антисемит, фашыст, шовинист, националист, евреев икоммунистов – под нож, а Россию продаст Саудовской Аравии за хорошие бабки!..

– Что? – взвизгнул Новодворский. – КакаяСаудовская Аравия?

– Вот видите, – провозгласил Громов, – насчетфашыста и антисемита согласен, насчет под нож – промолчал, а про СаудовскуюАравию… ладно, это я готов снять, идя навстречу добровольному признанию.

Вокруг посмеивались вежливо, Громов неожиданно показал, хотьи в грубой солдатской форме, что в море демагогии военные перестали бытьтопорами с утяжеленными ручками, а уже гордые альбатросы над пингвинами, всмысле – реют и могут ответить демократам тем же оружием: накакать, мягкоговоря. Павлов взглянул на меня умоляюще:

– Если не будет бутербродов, то я прям щас кончусь!

Забайкалец взглянул на часы, ахнул:

– Дык мы ж обед давно пропустили!.. Да хрен с нею,Россией, там мой бифштекс остынет!

– Игорь Дмитриевич в демократы перебежал, –наябедничал Каганов.

– Дык каждый из нас в чем-то демократ, – призналсяЗабайкалец виновато. – Своя рубашка ближе к телу, вот уже и демократ.

– Надо выдавливать из себя демократа, – сказалКаганов строго. – Человек – это звучит гордо, а демократ… не по дороге встоловую будь сказано.

Они поглядывали на часы, нормальные гомеостаты, которымнеобходима пища, отдых, развлечения, иначе начинают тормозить, их мозгиработают намного хуже.

Я вздохнул, поднялся и, опираясь обеими руками о стол, таквыгляжу внушительнее, сказал тяжелым голосом придавленного неблагоприятнымиобстоятельствами руководителя:

– Я вижу, что нам так и не удалось далеко продвинуться.Боюсь, что и плотный обед не очень поможет. Потому совещание заканчиваем, но…еще через две недели мы соберемся здесь же и решим окончательно. И обязательнопроголосуем за решение. Постарайтесь подобрать более веские доводы и внятныеаргументы, чем прозвучали сегодня. Возможно… только возможно!.. но мне этогоочень бы хотелось, на следующем совещании нам удастся не только прийти ккакому-то определенному решению, но и выработать какие-то рекомендации, какпоступить… хотя бы в черновом варианте.

Несмотря на усталость, они вставали с просветленными лицамии как бы ощутившие прилив сил. Ничего не пришлось решать – это же как здорово,ни за что отвечать не надо – это же клево, ведь хватает и тех забот, что есть:кроме квартиры, дачи, неудачного аборта дочери, наркоманящего сына,жены-алкоголички и натянутых отношений с соседями, приходится еще и появлятьсяна работе, что-то делать, присутствовать, разговаривать, улыбаться, жать руки,в то время как все мысли на том, как понадежнее освободить сына племянницы отслужбы в армии, спрятать концы от подчиненных, а то сразу обнаглеют и начнуттребовать и для своих того же, как прикупить дачный участок соседа, на которогонаехали не то бандиты, не то конкуренты, а то на ста сотках уже тесновато,арабских скакунов выгуливать негде…

Новодворский проплыл мимо, как огромный дирижабль, мнекрепко пожал руку, лицо довольное, смайловое, сказал бодро:

– Мы их дожмем, господин президент!.. На следующемзаседании примем решение, точно. Вы знаете, каким оно будет!

Каганов и Убийло шли последними, очень удачно, я сказалнегромко:

– Кстати, Игорь Самойлович и Андрей Каземирович,задержитесь, пожалуйста. У меня к вам пара вопросов.

Новодворский оглянулся, подмигнул Каганову, не робей,Андрей, коров ведут, вышел, плотно закрыв за собой дверь. Я повел ладонью всторону стола:

– Извините, что задерживаю. Всего на пару минут.

Они переглянулись, посерьезнели, я наблюдал, как они уселисьна свои прежние места, покинул свое председательское кресло и пересел к ним,оказавшись напротив. Каганов пытливо смотрел мне в глаза, ощутил перемены,Убийло тоже подобрался, видит, что с меня как ветром сдуло демократическуюрасслабленность и вседозволенность.

Я в самом деле смотрел жестко, чувствуя в теле окаменение, ав ногах вроде бы вовсе кровь превратилась в смолу.

– Вы в меньшинстве, – сказал я сочувствующе, нотут же добавил, – однако ваша позиция… реалистичнее. Никому не хочетсябрать на себя ответственность, а нам, как и всем нормальным людям с нормальнойпсихикой, тоже жаждется, чтобы неприятные вещи говорили другие… Мы пока ещезаискиваем перед Западом, и вовсе не потому, что боимся, но… как бы сказать,вон Гусько все еще извиняется за попытку построения коммунизма, хотя козепонятно, не стесняться нужно, а гордиться!.. Нам хочется, чтобы Запад о насговорил хорошо, вот и лепечем сами то, что приятно Западу, не считаясь, хорошоили плохо это в отношении России.

Каганов с каждым моим словом кивал, соглашаясь, а когда шеяустала, голова ж что-то да весит, прервал чуточку нетерпеливо:

– Господин президент, мы это понимаем. Но иногдаситуация становится настолько хреновой, что уже не до поддакивания Западу.

Убийло добавил:

– Приходится и возражать, хотя бы вежливо.

– Или делать молча, – уточнил Каганов, –понимая, что именно эти действия Запад осудит… Так, господин президент?

Я ответил прямым взглядом:

– Так.

Они переглянулись, Убийло спросил с надеждой:

– Похоже, вы к чему-то склоняетесь?

Я ответил уклончиво:

– Положим, мы выберем вариант, который Западу очень непонравится. Скажем, начнем ограничивать права и свободы кобызов. Какие действияпредпримет Запад, от слабых до самых крайних, в чем мы должны опередить, гденам нужно заранее переключиться на свои… гм, силы?..

Каганов фыркнул:

– А что, Запад нам где-то помогал? Это ваши демократысперва ликовали: Запад нам поможет! Как же, помог – палкой по голове. Теперьсменили песенку, мол, помощь в том и заключается, чтобы Россия поскорее умерла,а населяющие ее народы обрели… тьфу, свободу. И даже независимость. Правда, этанезависимость обернется зависимостью от других, но русский человек так далеконе заглядывает, потому все великие русские шахматисты – евреи. Господинпрезидент, не стоит волноваться, что нас где-то ущемят или, скажем, исключат изВсемирного Торгового Союза. Нас туда и не пускают, это Китай пусть боится…Правда, Китай как раз никого не боится и не слушает, потому и уважают…

Я кивнул:

– Хорошо, мне ваша позиция ясна, а о моей…догадываетесь. Больше ничего сказать не могу. Прорабатывайте все варианты,особое внимание обратите на самые жесткие. Запад может ударить со всей дури!Все годы страшились России, теперь не упустят случая добить.

Каганов огрызнулся: