. — Не нужно, — отозвался он. — Не запутывай ни меня, ни себя.

Они добрались до гостиницы и въехали по пандусу в коридор, затем в лифт. В большом зеркале на его стене они отражались как-то диковато. Красивый до умопомрачения, до рези в глазах и боли в подреберье мужчина в гравикресле и застывшая за его спиной тоненькая девушка с пылающими щеками и взъерошенными волосами. Кира даже не сразу поняла, что эта девушка — она сама, она, такая уверенная в себе, взрослая, мудрая и…

Чччччёррррт…

— Я не запутываю. Всё так и есть. Я мечтала о тебе, наверное, так давно, с первой встречи, так долго, что даже забыла, как это началось. Нет. Не мечтала. Я запрещала себе мечтать. Ты был слишком для меня. Димка — тот попроще, поближе, реальней. Можно влюбляться и флиртовать. А ты — журавль в небе. Любоваться — да, но всерьёз задумываться невозможно. Я же не такая дура.

— Кира?

Хватка у него всегда была железной, уж Кира это успела прочувствовать не раз. Она обошла кресло кругом и опустилась на колени — так, чтобы их с Владом лица оказались близко-близко. Его ладонь она положила себе на шею, туда, где бешено пульсировала кровь.

— Я не дура. Я ещё хуже, — с головой ныряя в эту бездну, произнесла она. — Думаешь, это у меня от избыточного сочувствия сейчас так колотится сердце? Из нежелания нанести тебе психотравму своим отказом?

— Кира…

Они целовались, пока этот грёбанный лифт ехал вверх, потом нажимали на сенсорной панели что-то и спускались, потом снова вверх. Кто-то входил, что-то спрашивал, что-то шутливо комментировал — какое это могло иметь значение? Было ли до этого дело? Не существовало ничего кроме этой ночи, прикосновений, дыхания, глупых, но таких необходимых слов.

Сколько это длилось?

Кира не знала. У бешеного водоворота нет протяжённости. Он просто крутит.

Где-то на краю сознания мелькнула Катька.

— Вы что до сих пор здесь? — хохотала она. — Валите уже!

— Куда? — ошалело смотрел на неё Влад, и таким растерянным Кира не видела его никогда.

— Куда, куда, — ворчала подруга. — В номера! К цыганам, гусарам и шампанскому!

Потом она так же, как все и всё растворялась в небытие. А они оставались. И смотреть в глаза неизбежности было так страшно, что невозможно не смотреть.

я его коснулась кожи, нежной, смуглой и горячей

точно мёд, в бокале чайном разведенный с красным перцем

будет больно, дорогая! — я не плачу, я не плачу,

я хочу такую птицу, на груди, вот здесь, над сердцем

— Пойдём? — нерешительно предложила Кира.

— Куда? — с непонятной горечью отозвался Влад. — В номера?

— Там нет цыган, — усмехнулась она, обрисовывая кончиками пальцев его скулу. — Ни цыган, ни медведей, ни Катьки.

— Кира, — он вдруг закусил губу, откинул голову и как-то безнадёжно рассмеялся. — Никогда не думал, что мне придётся говорить это. Но…

— Что?

Она действительно не понимала, что не так. Это была её сумасшедшая, самая невозможная ночь.

— Там будем мы. Вдвоём.

Он отвернулся, светлые пряди длинных волос скрыли лицо.

— И постель. И эта ночь. Кира, я не уверен, что могу предложить тебе что-то кроме подростковой романтики и поспать в обнимку.

Кира отвела волосы с его лба, взглянула в глаза.

— Разве я что-то требую? — спросила прямо. — Чего-то жду? Чего — то хочу?

— Я хочу, — твёрдо сказал Влад. — И ты должна хотеть, по всем законам природы. Если ты всё это время не притворялась, конечно. Но я не уверен, что что-нибудь получится.

— Дурак, — искренне сказала Кира. — Тебе сейчас хорошо? Сейчас, здесь, со мной?

— Очень.

— Мне тоже. Я уже забыла, что так бывает…

— Но ведь….

— Молчи. Я счастлива. Сейчас. Здесь. С тобой. У меня голова идёт кругом просто от возможности прикасаться к тебе, руками, губами, чувствовать твоё дыхание, запах твоей кожи. Я хотела бы, чтобы эти мгновения растянулись не в часы, не в дни даже, а в грёбанную вечность, понимаешь? Мне этого достаточно.

— Ты невозможная, — шепот тоже был лаской, невыносимо нежной. — Ты знаешь, что вот за это я тебя и люблю?

— Молчи.

…будет больно, дорогая! — я не плачу, я не плачу,

я хочу такую птицу, на груди, вот здесь, над сердцем…

Ночь и постель.

И они.

Вдвоём.

И какая разница, что так уже бывало не раз за этот сумасшедший год? Сейчас всё было по-другому. Будто впервые — видеть друг друга, слышать, ощущать.

Быть может, всё это было сном, а?

Не водоворот, нет. Не цунами. Всесметающий смерч, унёсший в бесконечное небо.

И неважно, что больше никогда не повторится, никогда не…

…колокольчик — голос ветра — разбудил нас на рассвете

алым, желтым и зеленым дуновением Китая

было больно, больно, больно!.. но, прекрасней всех на свете,

на груди горела птица, никуда не улетая

— А говорил «не получится», — пробормотала со смешком Кира.

— Ты плачешь?

— Нет. Спи.

Плакать было нельзя. Расплетать пальцы было нельзя. Не смотреть на усталое самое совершенное в мире лицо было нельзя.

Клетка из воткнутых в оконную раму острых ножей. Лети, птица-сердце!

Если кто-то Кире сказал, что всё будет так, она бы сбежала сразу. Или предложила вирт.

Потому что теперь со всем ужасом осознавала, что в её постели больше никогда не будет мужчин. Никого. Даже Дэна. Потому что после Влада это было немыслимо.

Когда-то Кира считала, что тело — темница души. Оболочка. Дополнение. И так у неё всегда и получалось. До Влада. С которым тело и душа вдруг стали едины.

Великий Рандом, какая несусветная чушь!

__________________________

* — Автор слов: Ольга Родионова

* * *

Так не могло продолжаться долго. Честно говоря, Кира была уверена, что всё это закончится, если не на следующий же день, после возвращения в город, то очень-очень скоро после него. Но время шло, а ничего не менялось. Они всё так же жили, будто давние супруги, под одной крышей. Обыденно жили, занимаясь каждый своими делами, но непременно укладываясь под одно одеяло по ночам.

Эти ночи были каким-то чудом, сном, безумием. Кира теряла себя, теряла опору под ногами в этом мире и тонула, тонула, тонула.