которые кусались как настоящие. Эти твари портили мне жизнь годами, но сегодня я прижала их к ногтю.

С этими словами целительница наклонилась и, открыв верхний ящик тумбы, показала старинные титановые плоскогубцы.

— Эти современные жучки таки твердые, — пожаловалась святая.

Сэм окинул взглядом помещение.

— Как насчёт стен, пола и потолка? — спросил он. — Через них могут проникать звуки?

— Исключено. Вокруг нас метр пеностали, — сообщила хозяйка комнаты.

— Пеносталь? — удивился гость.

— Это помещение было получено путём заливки гораздо большего помещения жидкой пеносталью. Я аргументировала это тем, что так смогу молиться в полной тишине.

— А как же дверь?

— У двери дежурят сёстры-великосхимницы, — объяснила целительница. — Поверьте, они умеют держать язык за зубами.

— Госпожа Клементина, почему вы избавились от прослушки именно сегодня? — поинтересовался Беккет.

— Я знала, что вы придёте поговорить по душам, — ответила святая. — У вас в головах накопилось столько разрозненной информации, решила я, что вы наверняка попытаетесь вытянуть из меня хоть какие-то ответы, даже рискуя вызвать мой гнев и немилость.

— А мы вызовем в вас эти чувства? — спросил Сэм осторожно.

— Да уж будь уверен, Беккет, — убедила его Клементина. — Вот сейчас и посмотрим, сможет ли это вас остановить.

Хозяйка комнаты достала из кармана один наушник и сунула его в ухо.

— Что вы слушаете? — спросил гость.

— Тебя что — интересуют мои музыкальные пристрастия? — удивилась Клементина.

— Стало интересно.

— Я слушаю риконстракт.

— Впервые слышу о таком.

— Риконстракт возник из дистракта, — сказала Клементина и тут же добавила. — Хотя вряд ли ты слышал даже про дистракт.

— Я большой поклонник дистракта, — возразил Сэм. — Конкретней, джаз-дистракта.

— Даже так? — изумилась святая. — Тогда тебе может понравиться.

— Держи. Как раз новая композиция начинается, — Клементина протянула ему второй наушник.

Сэм вставил горошину в ухо, и чуть не выковырял обратно — в ухе словно разверзся ад. Какофония звуков и мешанина голосов — вот чем была эта музыка.

— Это риконстракт церковного хорового пения. Он начинается как дистракт, — сказала целительница. — Но если дистракт — это вечная погибель души, разложение гармонии и торжество хаоса, то риконстракт — это постепенное воскрешение величественной и чистой музыки из той пучины, в которую её низверг дистракт. Если дистракт — это крушение всех надежд, то риконстракт — это новая надежда.

— Разве такое возможно? — не поверил Сэм. — После дистракта ничего нет. Это как абсолютный ноль.

— Я, как и ты, однажды потеряла всё и нашла убежище в дистракте, — сказала святая. — Но я пошла дальше. Мне была дарована надежда на спасение. Однажды я смогу слушать обычную музыку, которую привыкли слушать люди, но для меня она будет значить гораздо больше чем для них. Ведь я вернулась к ней, полная новых надежд, пусть однажды я и отвергла её, потеряв всякую надежду.

— И как же обрести эту надежду? — спросил Сэм.

— Через Бога, — ответила целительница.

— Вот уж спасибо, — Сэм вынул из уха горошину и протянул её Клементине.

Та вынула свою и протянула её Беккету:

— От тебя зависит, будешь ли ты спасён или канешь в бездну. Музыка — всего лишь аллегория, воплощённая в звуке, но выбор человека — всегда материален. Прямо как сейчас.

Сэм колебался. Наконец он взял у целительницы вторую горошину и убрал наушники в карман плаща.

— Мы должны обсудить детали завтрашней вашей операции по задержанию преступника, — сказала Клементина. — Но прежде, чем мы к ним перейдём, повторюсь, вы можете спросить меня всё, что хотите… Миранда, ну вот опять ты молча сидишь. У тебя есть ко мне вопросы?

— Где моё лицо? — ответила швея, не поднимая взгляда.

— Ого, — хлопнула в ладоши Клементина. — Вот это подача. Не стала размениваться на пустяки и сразу перешла к главному.

— Где моё лицо? — повторила свой вопрос Миранда.

— Твоё лицо теперь у твоей статуи на мемориале. Оно пластинировано, — ответила Клементина. — Фактически, его больше нет.

— Зачем ты забрала моё лицо? — Миранда подняла глаза на целительницу.

— Эй, полегче, — остановила её та. — Не вали с больной головы на здоровую, ладно? Я твоё лицо не трогала. Когда его забирали, я была мертва и существовала только в цифровой копии. Это всё Альборий и Павлиний проделали — их и спрашивай.

— Зачем у меня лицо Петы?

— Затем, что ты лучше Петы справишься с этой задачей, — ответила Клементина. — Следующий вопрос?

— Что в нём? — Миранда кивнула в сторону прислоненного к стене чехла. — Там Зингер?

— Сама посмотри, — был ответ Клементины.

Миранда потянулась с кровати, и Сэм подал ей чехол. Открыв крышку, Миранда сунула в него руку так, как она делала, доставая свой Зингер. Сначала на её лице отразилось недоумение, словно что-то внутри оказалось не так, как она ожидала, потом швея вздрогнула и попробовала выдернуть руку, будто в чехле захлопнулся капкан. Когда руку выдернуть не получилось, Миранда замерла и, задрав голову, пустым взглядом упёрлась в потолок.

— Как дела? — спросила её Клементина.

— Нормально, — ответила Миранда спокойно.

— Руку будешь вытаскивать? — поинтересовалась святая.

— Буду, — ответила швея. — Дай посидеть спокойно, а?

— Ну, сиди, — пожала плечами целительница.

Сэм скорее почувствовал, чем осознал, что в его напарнице что-то изменилось, стало другим, когда её рука попала в чехол. Выражение лица, взгляд, даже оттенок голоса — всё чуточку, но отличалось.

— Миранда, — позвал Сэм.

— Да, Беккет, — швея сконцентрировала взгляд на детективе.

— Что с тобой?

— Задумалась, вот и всё, — сказала Миранда и вытащила руку из чехла. Теперь на ней было странное устройство, чем-то напоминавшее Зингер, но тоньше и длиннее. Сэму показалось, что он где-то его уже видел.

— Это же та штука, — сказал он Клементине. — На мемориале у вашей статуи…

— Омрон Ньюромиссая, — подсказала святая. — Полевой сшиватель нервов.

Миранда осмотрела устройство на своей руке. В её глазах появился интерес. Пальцы легли на переключатель режимов. Напарница стала переключать их по очереди.

— Режим рассечения нервов. Режим сшивания нервов. Режим нейростимуляции, — Миранда улыбнулась. — Просто песня. Никогда бы