Хотя Панкхерст не разрешили встретиться с бывшим царем и его супругой, находившимися в то время под домашним арестом в Александровском дворце, Панкхерст вместе с Кенни смогли в частном порядке побывать в Царском Селе, где теперь (после тридцати лет эмиграции в Швейцарии) проживал бывший коллега Ленина по политической деятельности и один из основателей РСДРП Георгий Плеханов. Плеханов казался «бледным и больным», однако его умение держать себя, когда он угощал своих гостей русским ужином, было безупречно. Эммелин Панкхерст, которая мучилась болями в желудке, был предложен и чай из гудевшего самовара, и «вкусный белый хлеб, и сливочное масло, и икра, и множество других лакомств». «Какое это удовольствие – питаться чистыми, красивыми, здоровыми, полезными продуктами!» – заметила она. Плеханов был весьма вежлив. По оценке Кенни, «он совершенно не был похож на демагога…и хотя он пострадал за свою политическую деятельность гораздо больше, чем Ленин, в нем не чувствовалось злобной ожесточенности последнего». Он сказал Панкхерст, что восхищается Бочкаревой. Наряду с этим он выразил обеспокоенность тем, что необходимо удержать Россию от разгула анархии и сохранить ее верность делу союзников. Кенни никогда не забудет грустные, печальные слова, сказанные им напоследок: «Есть две вещи, которые люди ценят, только потеряв их: это их здоровье и их страна»{660}.

Здоровье – это была та вещь, которую Эммелин Панкхерст, как и хрупкий Плеханов (который умрет от туберкулеза в мае следующего года), к тому времени уже потеряла. Она не могла есть грубый черный хлеб, который предлагали в гостинице, и ее российские поклонники (главным образом, медсестры и учителя), меняясь друг с другом, стояли в очередях за драгоценным белым хлебом для нее{661}. Кроме того, эти добровольцы из числа женщин, учитывая ситуацию в «Астории», в которой, как и в других гостиницах Петрограда, происходили бесконечные забастовки официантов, горничных и поваров (одна из них, например, была объявлена 30 июня), приходили в гостиницу, чтобы навести порядок в номере Панкхерст, обеспечить ее чаем и продуктами питания. Невзирая на все превратности жизни в революционном Петрограде, Панкхерст сохранила свою неподражаемую манеру держаться по-королевски. По выражению Флоренс Харпер, на митинге, посвященном вопросу «как лучше всего добиться внимания русских работающих женщин и объяснить им смысл политики», который Эммелин Панкхерст организовала в «Астории», она выглядела «с головы до ног как вдовствующая королева воюющей стороны».

Флоренс Харпер не относилась к числу суфражисток, и хотя она не могла оказать содействия миссис Панкхерст, тем не менее она восхищалась ее несгибаемой решимостью, а также ее безусловно благими намерениями. Наряду с этим Харпер была уверена, что миссия Панкхерст была обречена на провал. Она совершенно не знала и не понимала жизни и менталитета русского рабочего класса, и особенно женщин. «Мы здесь годами вынуждены терпеть то, что англичанкам даже никогда и не снилось, – сказала как-то Харпер одна из русских женщин. – Так какое же право имеет миссис Панкхерст думать, что она может нас чему-то учить? Мы принимаем и ценим ее сочувствие, но на этом и точка. Пусть она едет домой и продолжает там агитировать за войну»{662}. Оставшееся в Петрограде время Эммелин Панкхерст провела, в основном обращаясь с поучениями к немногочисленным новообращенным в ее веру (то есть, по существу, ломилась в открытую дверь), а не воспламеняла революционными призывами широкие народные массы, как она на то надеялась.

К концу июня в Петрограде в результате летней жары появился неистребимый запах забитой канализации, усугублявшийся зловонием застойной воды в каналах города. Появилась масса мух, распространявших дизентерию и холеру. Во все общественные учреждения, в консульства и посольства были направлены предупреждения о том, что перед приемом в пищу свежих фруктов и овощей их необходимо тщательно мыть в продезинфицированной воде. Флоренс Харпер, которая обожала свежую клубнику, было крайне трудно соблюдать эти правила, и она не могла устоять перед соблазном. Эммелин Панкхерст и Джесси Кенни пришли в ужас, увидев в один прекрасный день, как она ест немытую клубнику, но Флоренс в качестве защитной меры после этого приняла ударную дозу касторки. «У каждого из нас есть та или иная желудочная болезнь», – отмахнулась она{663}.

Продовольствия по-прежнему не хватало, что-либо безопасное для еды найти было все труднее, поэтому Флоренс Харпер ограничилась выбором «сухарей, икры и сардин» – это были дорогие, но необходимые излишества, чтобы чувствовать себя нормально. Продукты еще оставались в провинции, и ей удавалось получать мед и драгоценный сыр, которые контрабандным путем добывал один из ее английских приятелей. Но в самой «Астории» по утрам на вопросы Харпер о хлебе, молоке и масле чаще всего звучало угрюмое: «Нет!» Как правило, могли предложить лишь черный кофе, который Харпер пила с куском сахара из своих драгоценных запасов: «Я ревниво охраняла этот сахар, я очень тщательно его запрятала, это была единственная в моем номере вещь, всегда находившаяся под замком». Однажды вечером к ней приехал ее приятель, с мукой, сахаром – и беконом, то есть с тем самым, от чего сходят с ума все американцы. «Если бы он принес мне миллион рублей, я бы не встретила его с таким восторгом, – вспоминала она. – При одном только виде настоящего американского бекона я пришла в такое восхищение, что мы тут же решили устроить званый завтрак исключительно для того, чтобы съесть его»{664}.

Из-за нехватки продовольствия поесть где-нибудь вне гостиницы также было большой проблемой; поскольку продуктов в свободной торговле было совсем немного, кормить в ресторанах стали хуже, а цены при этом выросли. Даже ресторан «Донон», некогда любимое место старой элиты Российской империи и многих представителей диаспоры, теперь мог предложить лишь щи, или «рыбу, порция которой, как правило, была совершенно микроскопической, или иногда немного мяса, а также два листика салата (которые никто не брал, опасаясь дизентерии) и кубики льда». Такой царский обед стоил журналистам (таким, как Харпер) девять рублей (что по официальному курсу составляло 27 долларов). Можно было также заказать шампанское, но его бутылка обходилась в 100 рублей (то есть 300 долларов){665}.

Каждый, с кем довелось разговаривать Флоренс Харпер, был одержим темой еды. Иностранцы, застрявшие в Петрограде, скучали по своим любимым деликатесам тем сильнее, чем дольше они были вынуждены оставаться в российской столице, и подарок в виде какого-нибудь кулинарного лакомства был для них крупным событием. Единственная реальная возможность полакомиться чем-нибудь сто́ящим появлялась у них на каком-нибудь посольском приеме или званом вечере. Флоренс Харпер отметила, что в ходе визита в Петроград делегации Элиу Рута «представители американской колонии… совершенно бесстыдным образом напрашивались на обед или ужин к своим друзьям из состава делегации». «Не могу понять, на что вы, братцы, жалуетесь, – воскликнул как-то один из членов делегации Рута. – Мне уже несколько лет не доводилось так хорошо есть». Флоренс Харпер вспоминает, что за все девять месяцев ее пребывания в России она единственный раз смогла прилично поесть, когда была приглашена на прием в американское посольство на Фурштатской улице: «Только тогда у меня был настоящий белый хлеб и настоящее мороженое» (не подлежит сомнению то, что оба эти лакомства она получила благодаря настойчивости и изворотливости пронырливого Фила Джордана). Дэвид Фрэнсис, безусловно, делал все возможное, чтобы обеспечить граждан США различными вкусными продуктами, но даже он был вынужден в июле 1917 года написать своим коллегам по дипломатической работе: «Если вам вдруг доведется встретить того, кто доставит мне пятьдесят фунтов закусочного бекона, я был бы вам крайне признателен»{666}.