Спустя два дня, накануне убытия «женского батальона смерти» на фронт, перед алтарем, возведенным на ступенях Казанского собора, для добровольцев батальона был проведен благодарственный молебен. Бочкарева с женщинами появилась лишь после пяти часов вечера, что дало повод солдатам в толпе ожидавших у собора с издевкой интересоваться: «Если они перед атакой тоже будут полтора часа пудрить свои носики, представляете, что устроят им немцы?»{649} Однако остальная толпа не поддержала сарказма; «женщин со слезами на глазах, мужчин, которые смущенно переминались, чувствуя себя неловко», было значительно больше тех немногих солдат, которые вели себя «враждебно, грубо, вызывающе». Джесси Кенни тоже была там (представляя занемогшую Панкхерст), равно как и леди Джорджина Бьюкенен, а также другие известные горожане, гости, иностранные журналисты. По мнению Флоренс Харпер, женщины батальона выглядели несколько нелепо в своей плохо подходившей им полевой форме и фуражках не по размеру; она слышала, как кто-то в толпе обмолвился, что они были похожи на «дешевый кордебалет»{650}. Тем не менее они вызвали восхищение (наряду с некоторой жалостью) у большинства тех, кто в тот день собрался посмотреть на них. Добровольцы батальона гордо стояли, держа в руках транспаранты: «Лучше смерть, чем стыд!» и «Женщины, не подавайте руки предателям!»{651}.

Сообщали, что тысячи людей вышли на улицы города, чтобы проводить добрыми напутствиями «женский батальон смерти», когда тот после благодарственного молебна направлялся на Варшавский вокзал Петрограда. Каждая женщина несла две сотни патронов, а кастрюли и сковородки в их вещмешках, по выражению Дональда Томпсона, вполне походили «на теннисные ракетки»{652}. У многих к прикладам винтовок были прикреплены цветы – это сделала восторженная толпа, когда батальон следовал мимо нее. «Так много строгих, серьезных молодых лиц – хотелось плакать, когда они проходили мимо… в полном солдатском снаряжении, не страшась трудностей и невзгод, которые им предстояло вынести, и тех насмешек, с которыми им придется столкнуться, насмешек от своих соотечественников, которые, вероятно, перенести будет сложнее, чем немецкие пули, – написала одна из медсестер Англо-русского госпиталя. – Они собирались делать мужскую работу и показать пример малодушным. Когда мы шли вместе с толпой, сопровождавшей их вдоль Невского, один старый генерал вышел вперед и крикнул: «Да благословит вас Бог! Вы добьетесь своего, вы не как те, вы другие!»{653}

Однако без неприятных инцидентов все же не обошлось. Когда батальон вышел на Измайловский проспект, оркестр, сопровождавший его, вдруг перестал играть и путь женщинам преградила группа солдат из находившихся поблизости Измайловских казарм. Выхватив из ножен саблю, которую ей недавно вручили, Бочкарева выступила вперед, приказала оркестру продолжать играть и с высоко поднятой головой, с саблей наголо под восторженные аплодисменты толпы повела свой батальон дальше – тогда как солдаты вернулись в казармы{654}.

На вокзале большевики – сторонники Ленина сделали все, что было в их силах, чтобы спровоцировать враждебное отношение к женщинам-добровольцам, пока те прокладывали путь к поезду (в котором им, воздавая им должное, были предоставлены места в вагонах второго класса, а не в неудобных вагонах третьего класса, обычно выделявшихся для войск). Большие группы стоявших на вокзале солдат освистывали их и отпускали в их адрес оскорбления. Журналист Уильям Г. Шеперд слышал их высказывания: «Этим женщинам не следует разрешать идти на войну. Это, блин, оскорбление России и русских мужиков… Известно, не воевать они там собираются. Они идут на фронт только для того, чтобы оскорбить русских солдат и для дурных целей»{655}. «Дурные цели» были более четко сформулированы одним из солдат в этой толпе: «Они зачислены, чтобы работать проститутками». Флоренс Харпер, которая также пробиралась к вокзалу, услышала эту реплику – и стала свидетельницей того, какую реакцию она незамедлительно вызвала: разъяренные женщины в толпе «ринулись на него, как псы на дикое животное, принялись расцарапывать ему лицо, бить его и рвать ему волосы». Она опасалась, что толпа может забить солдата до смерти, и попыталась заслонить его. К счастью, вскоре появились милиционеры, которые отвели виновника беспорядка в участок, при этом толпа проследовала за ними{656}.

Из Петрограда поезд с «женским батальоном смерти» проследовал на фронт до станции Молодечно, где располагался штаб 10-й армии, к которой был приписан батальон. 7 июля женщины под командованием Бочкаревой приняли участие в атаке против немцев в ходе пятидневного сражения под Сморгонью (в настоящее время – территория Беларуси){657}. К концу дня пятьдесят женщин из батальона были убиты или ранены. Вскоре после этого Бочкарева сама была контужена и потеряла сознание, когда рядом с ней разорвался снаряд. Ее доставили в полевой госпиталь в тыл, а затем, учитывая ее тяжелую контузию, отправили на поправку в петроградский госпиталь, присвоив звание подпоручика. Бочкарева очень гордилась тем, что ни одна из женщин ее батальона не дрогнула в бою. Панкхерст также была рада этому и с гордостью телеграфировала домой в Англию: «Первый женский батальон номер двести пятьдесят. Занял место отступающих войск. Контратаке захватил плен сто человек том числе двух офицеров. Лишь после пяти недель обучения. Его командир ранен. Стяжал бессмертную славу. Психологический эффект весьма велик. Готовятся новые солдаты-добровольцы матросы числа женщин. Панкхерст»{658}.

Перед тем как посетить Москву, Панкхерст и Кенни продолжили встречи с представителями петроградского общества и диаспоры. Панкхерст снова встретилась с леди Мюриэл Пэджет в британо-российском ланч-клубе (подобные модные местечки все еще существовали, несмотря на войну и нормирование продуктов питания). Она также встретилась с радушным премьер-министром князем Львовым и печально известным Феликсом Юсуповым, которого она нашла совершенно очаровательным. «Изысканная любезность» Юсупова и его «хорошее произношение», проявившиеся, когда он, изъясняясь на английском, провел Панкхерст и Кенни по своему дворцу на Мойке, показывая им комнату, где был убит Распутин, и излагая полную жутких подробностей историю, произошедшую в этом дворце, пришлись по вкусу Панкхерст{659}.