Не долго раздумывал Тур.

— Были у меня сомнения, добрый пан. Они и ныне иногда являются ко мне, — когда приходится вершить суд, когда приходится искать истину. Кто я такой, чтобы судить, чтобы карать или миловать?.. Я искал опоры в проповедях священника, я искал опоры в мудрых старых книгах, в речах отцов и дедов, в железных доспехах, по наивности — в старинных, проверенных латах опоры искал... Я нашёл, однако, опору у себя в сердце. Когда чувствуешь, что в сердце твоё смотрит Бог, отмети любые сомнения — все твои дела хороши... Только Бог поддерживает меня, но мне этого достаточно, — при этих словах Тур улыбнулся светло. — Бывает оглянусь: сплошь надёжные плечи вокруг — не предадут, не выдадут. Но не в моём обыкновении на них опираться. Не умею и не хочу просить. Всегда — сам. А Его просить не надо; Он всегда смотрит в сердце и знает, кто чего достоин, кому чего нужно, кто верит или нет... и нужна ли кому истина. Несу столько, сколько могу. И много, и мало.

— Ах, пан рыцарь! Как искренне, как славно и как верно! — воскликнул растроганно Агасфер. — Я бы жизнь отдал за то, чтобы иметь возможность сказать так.

Тут мимо проходила Сара и, услышав Агасфера, фыркнула:

— Жизнь отдавать за слова! Фу! Какая глупость!..

— Я в добрых делах ищу искупление, — продолжал между тем Агасфер. — Но вот наказание — не получаются у меня и добрые дела...

— О каких добрых делах говорит пан? — наклонил голову Тур.

— Я не мелочь всякую беру в расчёт. Накормить голодного, заплатить за крышу над головой для нищего, подбросить соломку под падающего, вылечить болящего... это я могу. А вот нечто соизмеримое с моим грехом, с моим деянием чёрным сделать не в силах.

— Например... — вдруг подал голос Певень, опрокинув свой кубок; он, стало быть, краем уха прислушивался к разговору и, верно, кое-что из него понимал.

— Например? — Агасфер задумчивым взглядом окинул сидящих в корчме, потом перевёл взгляд на Сару, Иосию. — Например, научить свой народ жить по чести — не обманывать там, где есть возможность обмануть, не обирать тех, кого есть возможность без страха наказания обобрать, не обижать тех, кто не может защитить себя... направить народ свой по прямому пути непорочности и благонравия. Вот это было бы доброе дело, какое помогло бы мне вернуть доброе имя моё, которое я никому не называю, — имя того законопослушного иерусалимского сапожника, что ещё не умер во мне.

— Да уж!.. — совсем по-птичьи выпучил глаза Певень, которому весьма удавалась роль застольного шута. — Это было бы доброе дело, за какое бы я с утра до ночи согласился кукарекать. Взять, к примеру, Иосию с Сарой... Они думают, что обхитрили всех, а сами даже не знают, что будет с ними завтра.

Лик Агасфера при этих словах просто-таки повеселел (что, заметим, весьма не свойственно для Вечного жида, столетиями являвшего собой образ вселенской тоски).

— Это так же верно, как то, что прямо у тебя над головой спрятана их кубышка. Третья доска от стены...

Все, кто слышал это, — и Певень, и Тур, и мрачный человек в маске волка, молчавший весь вечер, и прочие из Туровой дружины, — подняли головы, чтобы взглянуть на потолок, кое-где покрытый копотью, где-то тёмными разводами от потёков, а где-то затянутый тенётами. А когда они опустили глаза, как бы ожидая от Агасфера разъяснений, обнаружили, что его за столом уже не было. Огляделись. Но его не было уж и в корчме. Однако не придали этому особенного значения, поскольку всех более занимало, действительно ли в указанном месте припрятана у Иосии заветная кубышка?

Лишь неприятно поразилась Сара, когда вдруг увидела, что нет Агасфера за столом. Только что был... и вот его нет. Не иначе без проделок дьявола тут не обошлось. Забеспокоилась Сара, не провёл ли её захожий плут, не рассчитался ли с ней пособник дьявола вонючими козьими катышками вместо показанных золотых монет? Вспомнила многоопытная женщина: уж очень легко этот пройдоха с золотишком расставался — небрежно пускал монетку катиться по столу. Дрожащей рукой достала из кармашка передника два золотых. Всё было без обмана...

И уж через минуту забыла женщина про Агасфера.

Над собой беды не чуя, стоял за прилавком Иосия, возле маленького бюро, заляпанного чернилами, и делал записи на двух листках. На одном листке — для отвода глаз, для жены, например, у которой в обыкновении было совать повсюду свой нос, даже к нему в святая святых, в ящичек с деньгами; показные тут делались, грустные записи — что ни строчка корявая, то убыток; на другом листке делал мудрец записи для себя, тут были записи честные, радующие и глаз, и сердце, — с красивыми прибылями записи и красивым же почерком.

Тут услышал Иосия громкий и пронзительный, как петушиное кукареканье, голос Певня. И пренеприятный этим голосом был возглашён вопрос:

— Иосия, у тебя есть деньги?

Бедный Иосия даже вздрогнул у себя за бюро и выронил перо. Кабы услышал он этот вопрос во сне, это был бы самый кошмарный для него сон; но услышал Иосия этот вопрос наяву; значит, кошмарная была явь...

— Про какие деньги изволит спрашивать пан? — чтобы не кричать о деньгах через всю корчму, Иосия скоренько подошёл к столу, за которым восседали и угощались уважаемые паны.

— А про те деньги я спрашиваю, — тянул из него жилы, с ехидной улыбочкой куражился Певень, — какие ты обманом взял у здешнего народа... у моего народа... у нашего... — и он повёл рукой вдоль помещения корчмы.

Наступила полная тишина. Даже музыканты играть перестали, желая услышать, чем закончится этот разговор.

Иосия изменился в лице.

— Обижаете, пан Певень. Таких денег у меня нет.

— А какие есть деньги? — совсем по-петушиному наклонил голову набок Певень.

— Только те, что я получил вот от этих почтенных господ, — и Иосия сделал глубокий поклон в сторону нескольких голозадых мужиков. — Да от торговлишки мелочной.

— Нет, значит, денег!.. — совсем нехорошо заулыбался Певень, сверкнув кольцом в ухе. — А в потолке не припрятал ли часом кубышку?

— Нет у меня денег, — твердил своё корчмарь.

Тут Певень, озорно вскочив на лавку, а затем на стол, покосился на Тура. Приняв его молчание за одобрение, спросил Иосию, которого уж ноги едва держали:

А под третьей доской от окна, — и он указал пальцем на эту доску, — нет ли у тебя денег?

— Нет, пан, — смертельно побледнел корчмарь, и губы его, белые как мел, задрожали.

Тогда Певень нажат снизу на указанную доску, и она легко подалась. Он отодвинул её, пошарил рукой во тьме чердачного пространства и вдруг извлёк на свет довольно крупный горшок. Развязав тряпицу, закрывающую горловину горшка, Певень высыпал себе на ладонь горсть серебра.

— Эхма!.. — воскликнул один мужик. — Отродясь таких денег не видывал!