Все домашние замечали, что Любаша грустила. И только братик Винцусь знал в точности — почему. Да, пожалуй, две горничные девушки ещё догадывались; они ведь слышали, как юная госпожа их в болезни, в бреду, твердила одно имя — незнакомое имя, не из местных — похоже, что имя того шведского солдата, который приходил, отчаянный, тёмной ночью и смотрел на окна и которого молодой пан насилу прогнал.

Как-то, сидя на своей скамеечке, занятая мыслями о Густаве, вдруг заметила Люба всадников за речкой в лесу — далеко-далеко. Они медленно проезжали по холму за голыми деревьями и хорошо были видны на осенне-серебряном аксамитовом полотне небес. Первый, второй, третий... десятый. А первый, когда Любаша вернулась к нему взглядом, показался ей очень знакомым — плечи, осанка, наклон головы, изгиб в запястье руки, уверенно держащей уздечку... точно ехал это там брат её Радим, и за ним следовали какие-то люди.

Любаша поднялась со скамеечки, чтобы стать заметней, чтобы помахать брату рукой и позвать его. Но, вставая, зацепилась она полой шубки за ветку и, пока ветку отцепляла, утеряла всадников из виду. Когда опять устремилась взором к лесу за речкой, там никого уже не было. Собралась было панночка уходить, глядь... а всадники те уж по берегу едут — вытянувшись гуськом вслед за первым. Однако обманулась Люба: не было среди них Радима, а ехал впереди... сам Тур — могучий, величавый, неспешный. Камень на каменном коне...

Так и обомлела Люба. И до того-то без сил была, а теперь силы и вовсе её оставили. Испугалась очень. Села на свою скамеечку ни жива ни мертва.

Совсем близко проезжали всадники, совсем рядом правил коня загадочный Тур, ибо речка здесь была не широка. С того бережка на этот доброму коню — два раза скакнуть. Любаша молилась всем святым, чтоб не заметили её. Но заметили — Тур заметил. Он голову к ней повернул. И блеснула серебром «личина», а из-под «личины» взглянули строгие глаза — совсем как у брата глаза, когда тот бывал строг.

Проехал мимо Тур, а за ним его люди. Вечером Люба узнала, что недалеко от имения был бой. Шведский отряд будто повернул с большака к Лознякам, и Тур с дружиной напал на него. Разбить шведов будто не удалось, но побили многих и отогнали отряд, наладили его к Пропойску. Шляхтичи Ланецкие во главе с седоусым Яном, а с ними все домашние и дворовые, добрые христиане, в маленькой домашней церковке возносили благодарственные молитвы Царю Небесному за заботу Его и любовь и молились за здравие защитника лесного, за воинское умение спасителя земного — Тура. И Радим с ними был, хотя едва успел к молебну, ибо всё время с Марийкой проводил, иной раз не являлся он и на ночь.

Грешна была Любаша: за молитвой позволяла себе посторонние мысли; всё о Туре думала — с глазами, как у брата, и о брате думала Радиме — с глазами, как у Тура. Сравнивала. Хорошо ведь знала сестрица братовы глаза. Ростом и сложением, повадкой, благородством и готовностью сострадать бедному, обиженному, готовностью помочь слабому, защитить его Тур превесьма на Радима был похож. Да и не одна она так думала. Образ Тура, о котором говорили все, образ героя, защитника, становясь постепенно достоянием многих, всё более ясно в народе складывался и определялся в черты, в какие легко укладывался образ Радима. Ещё до болезни слышала Люба в рабовичской церкви, как кто-то из прихожан, с оглядкой на неё, шептал другому, будто Тур — это её брат... Народ — глазастый; и если хоть один увидит — считай, тайне не бывать, — будто все увидели; и понесёт молва имя высокое далеко; длинен у молвы хвост, да уж птицу эту, выпустив, более не поймаешь... Однажды обратив внимание, потом прислушивалась Люба, и в другой, и в третий раз слышала, что говорили совсем разные люди: когда Тур снимает свой дивный шлем, всем открывается лик молодого шляхтича Радима Ланецкого.

Томиться сомнениями, мучить себя догадками и ждать, когда тайное откроется само, девушки не любят; тем более, если речь идёт о близком человеке. Не хотела долго оставаться в неведении и Люба. После домашнего молебна, в сумерках, улучив подходящую минутку, неслышной тенью скользнула Любаша в покойчик к Радиму и заговорила с учтивостью:

— Ответь, мой дорогой брат... Не ты ли есть Тур?

Радим сначала ничего ей не сказал, а только засмеялся и отвёл вдруг погрустневшие глаза — непонятно от чего погрустневшие.

Потом, однако, нашёл он и слова:

— Любаша, душа! Что за небывальщина родится в твоей красивой головке?.. Оставь.

— Нет, ты ответь! — настаивала Люба.

Радим с улыбкой развёл руками:

— Ах, сестра! Тур — там. Я — здесь. Что мне ещё сказать?

Однако заминка эта в поведении брата, имевшая место, когда она задала ему неожиданный и прямой вопрос, укрепила Любашу в её подозрениях. И она уж до конца уверилась бы в том, что Тур и Радим есть одно лицо... если бы сам Тур не явился однажды к ним на подворье.

Дня через два после сказанного разговора Радим в горенку к сестре зашёл за какой-то мелочью. Почти вслед за ним забежал бледный Криштоп; у старика губы тряслись и тряслись же руки, когда он объявил молодым панночке и пану... что пан Тур ожидает у ворот.

Услышав это, Радим распахнул окно, и они с Любашей глянули вниз. Действительно некий всадник ожидал у ворот. Кто именно, не было видать, ибо высокая брама скрывала его; виден был из Любашиного окна только круп коня. Чуть в отдалении ожидала его дружина; не спешивались, стояли недвижно. Не подавая голоса, всадник постучал в ворота древком пики — стукнул три раза. Да так сильно он стучал, что створы ворот заколыхались. Дворня от страха попряталась, и некому было ни открыть, ни спросить, кто пожаловал. Тогда всадник отъехал от ворот — взглянуть на окна дома. Тут-то Люба и увидела, что это был сам Тур, и в волнении заколотилось у неё сердце. Хоть и далековато было, но уверилась: Тур, сам Тур... И осанка благородная, и стать, и плечи, и шлем его дивный, и серебряная «личина», и тот же напряжённый строгий взгляд из тёмных провалов глазниц.

— Открыть? — громким шёпотом спросил Криштоп.

— Не спеши, — покачал головой Радим. — Знать бы, что у него на уме...

— Разбойник... Что у него может быть на уме? — переполошённо прошептал в ответ старик. — Видно, он решил, что мы здесь лучше других живём, из несчастных кровь сосём...

— Может, он свататься надумал, — усмехнулся Радим. — Вон у нас какая красавица на выданье!..

Любе даже нехорошо стало от этих слов. Потемневшими глазами взглянула она на брата. Его счастье, что не увидел он гневного взгляда её. А он не увидел, ибо на Тура смотрел... Не шутил бы так Радим, кабы знал, что не пустое у сестрицы его уже сердце, что есть на свете человек, который сейчас далеко, который неведомо где, да и жив ли, о том Люба не знает... но жив он или нет, далеко или того далече, однако в сердце он у неё — крепко и навсегда...

Ещё несколько мгновений стоял Тур у ворот, но Любаше мгновения эти показались вечностью; совсем глупая беспокоила мысль: действительно, вдруг он в жёны звать её надумал?.. Не набравшаяся ещё сил после хвори, девушка готова была лишиться чувств. И облегчённо вздохнула Любаша, когда увидела, что Тур с холодным спокойствием тронул поводья и поехал прочь.