— Беда! — согласился другой. — И зачем мне такие деньги?..

Сара вспыхнула от гнева:

— А я думала, у тебя всего одна кубышка!.. — слово «кубышка» она по-змеиному прошипела.

Иосия так и ожёг её взглядом.

Сообразив, что сболтнула лишнее, Сара мигом остыла и прикрыла рот рукой.

— Нет, говоришь, денег! — посмеивался довольный такой удачей Певень; потом, высыпав серебро обратно в горшок, сунул его себе за пазуху. — И верно: денег у тебя нет...

Иосия стоял посреди своей корчмы онемевший и окаменевший. Наверное, впервые в жизни он не знал, что сказать и как поступить. С деньгами-то он уже попрощался. Похоже, сейчас он прощался с жизнью — и своей, и жены, и детей; слышал он, что Тур не прощает лжи; говорили, лгунов и мошенников он на воротах вешает.

Тишина наступила в корчме зловещая. И с каждым мигом тишина эта всё громче звенела у Иосии в ушах. Чтобы не упасть от волнения и предательски подкатившей слабости («Откуда? Откуда узнал про тайник этот вездесущий Певень?.. Такой хороший тайник, что я сам о нём забывал!..»), он покрепче ухватился за край столешницы.

Неожиданно для всех в тишине этой подал голос человек в маске волка, мрачно молчавший весь вечер. Он сказал Туру:

— Мы могли бы и простить...

Тур кивнул:

— Я тоже думаю так... Оставь им, Певень, эту кубышку. Ты видишь, они работают не покладая рук. И детишек, посмотри, под лавкой без счёту. Умей быть великодушным, брат. И увидишь тогда, что многие тебя любят...

Дa, многие говорили уже, что великодушен и справедлив Тур, и многие потому его искренне любили. Но, верно, не со всеми он умел быть великодушным; верно, грешки у иных были столь велики, что люди эти не могли рассчитывать на великодушный суд человека, возложившего на свои плечи тяжкое, очень тяжкое бремя судьи, и от него страдали. И говорили про него только чёрное, тайно или явно говорили, но чаще тайно — из берлоги нашёптывали на тропу, из густого куста пускали слух по ветру, птице перелётной подвязывали наговоры к хвосту...

Говорили они, что Тур вообще не человек, а оборотень. Лучше не искать встречи с ним. И, как всякий оборотень, он будто заколдован от оружия, его ни пуля, ни сабля не берут. Может, Тур — дикий бык рогатый, может, волк он косматый... Не случайно же, ох, не случайно из турьего черепа шлем себе сделал, и не случайно же возле него день и ночь тот Волк трётся!..

Надобно нам здесь заметить, что в те старинные времена поверье в оборотней было широко распространено в народе — и не только в литовском, русском, польском, но и вообще в мире; и корни этого поверья исходят из самых древнейших эпох. Многих королей и царей считали оборотнями, а также князей и графов, не говоря уж о колдунах, много знающих, многоопытных лекарях, об аптекарях, умеющих составлять хитрые снадобья, о колдуньях, кои готовят из жира младенцев и чародейных трав волшебную мазь. Славяне верили в волкодлаков — волков-оборотней, составлявших будто бы свиту бога Велеса. Волколаками называли колдунов, принимающих образ волка, или несчастных, превращённых в волков чарами колдовства. У германцев волк-оборотень известен под древним именем вервольфа; у итальянцев — lupo mannaro; у французов — loupgarou; у испанцев — hombre lobo; у португальцев — lobisomem... Однако справедливости ради следует сказать, что оборачивались не только в волков. В Скандинавии есть легенды о медведях-оборотнях. Многие воины мечтали обрести медвежью силу и облик медведя на время битвы; и они заворачивались в медвежьи шкуры; называли таких воинов bearsark, что означает «медвежья рубаха». На Востоке из столетия в столетие рассказывают легенды о девушке-лисе; она была великолепной любовницей, способной ласками своими свести мужчину с ума, и предпочитала она спальни императоров. Верили также в оборотней-крыс, или крысолаков; их целые полчища будто бы обитают и ныне в крупных европейских городах — в Париже, Тулузе, Неаполе, в Венеции. Ведьмы, как известно, порой обращаются в кошек...

Если доброму читателю угодно, мы легко продолжим список оборотней, ибо в этом вечном мире под вечным небом чего только ни бывало и каких только оборотней ни видел бледный свет луны... Брэзия, дочь Кинира, была превращена Венерой в птицу буревестник, а Полифонта — в медведицу. Гиппомен и Аталанта за неуважение к храму Цибеллы — во льва и львицу. Латинский царь Пикус, муж Цирцеи, — в дятла, Перифас — в орла. Нимфу Хелонею за её медлительность Юпитер превратил в черепаху. Дочь Лаомедона Антигону богиня Юнона обратила в цаплю. Греки и римляне сложили немало мифов о превращениях героев в соловья, ласточку, удода, сороку, ворону, щегла, лягушек, коров, лошадей, оленей, свиней, лебедей, ястребов, кузнечиков, ящериц, муравьёв, а также — в деревья, кусты, цветы, скалы. Юпитер, прельщённый красотой и белизной лица Европы, дочери финикийского царя, превратился в быка и похитил её. Кто они все, если не оборотни?..

Так и о нашем герое, и о людях его слагали в простом народе мифы — добрые или недобрые, — а иные показывали место в глухом лесу, где дружина Турова в полнолуние обращается в волков, и показывали пни и могучие, торчащие из земли, перепутанные корни, за которые оборотни цепляются зубами, а потом переворачиваются через голову и вновь принимают человеческий облик...

Но и то верно, что от многочисленных бедствий, связанных с войной, у местного населения были совершенно расстроены нервы; и оттого людям виделись как бы наяву всевозможные призраки. Учёные мужи того времени предполагали, что от худого питания ещё случалось раздражение органа зрения, и виделись людям всадники в ночи, оборотни-волки, рыскающие но лесу, оборотни-люди, гуляющие в корчмах, всевозможные мушки, мелькавшие перед страдающими глазами, пёстрые змейки об одной и о двух головах, и, понятно, бесики (как же без них!) — один из ушата глядит, воду мутит, недуги на голову хозяина стяжает, другой из запечья рожи корчит, страшно в дом войти, третий, виляя худым и прыщавым розовым задом, мочится на твой порог и тем предвещает неминуемые беды, четвёртый приплясывает на порожном камне, призывая лихо в дом, пятый пугает свиным рылом во тьме, шестой сладострастничает, отвлекает от Бога и манит в сети греха, седьмой грозит побить дубьём...

А и то правда, что чем тяжелее бывает бедствие, тем суевернее, выдумчивее становятся люди...

Любашу уже отпустили лихорадки, и появилась кровинка в лице, и можно было бы сказать, что девушка вполне поправилась, если бы не слабость. Сердце рвалось туда, в лесную хижину, где ещё, возможно, ждал её, не ушёл любимый, но не доставало сил даже самой взобраться на коня — не то что проделать долгий путь. Только и могла Люба, что с крыльца сойти и дойти до берега речки, до милого тальника, созвучного грустному сердцу, — с плакучими ветвями. Там была у неё заветная скамеечка. Сиживала над водой грустящая Люба, закутавшись в тёплую шубейку, смотрела за речку, полноводную после дождей, на прозрачные зелёные струи, бегущие быстро и крутящиеся воронками у самых ног, на прозрачный холодный лес.