потенциально опасные моменты в жизни и подталкивая к решительным действиям, благодаря которым, по сути, Дмитрий Дмитриевич и стал, в конце концов, сначала президентом Тартарии, потом пожизненным её Правителем, а потом получил специально созданную для него должность Главного Визионера Тартарии, приняв этот ответственный статус с благодарностью из рук своего народа.

Одним из самых важных умений, переданных Демоном Дмитрию Дмитриевичу по наследству, была способность смотреть без малейшего признака страха в глаза самых красивых женщин мира, не попадаясь на их уловки, которые очаровывали, одурманивали, отупляли и порабощали, — он с самого начала и до завершения любых отношений с ними, держал под полным контролем свои чувства, позволяя им появиться в ухоженном саду своего сердца за высокой оградой, расцвести ненадолго и спокойно увянуть, не навредив ему.

Одним из мест, где Дмитрий Дмитриевич позволял себе полностью расслабиться, оказаться словно перед лицом самой красивой женщины в мире, и от накатившего страха впасть в полное оцепенение, — не искать выхода из наглухо запертой комнаты ступора, не пробивать натренированным лбом стену, чтобы сделать в ней свой собственный выход, но посмотреть, чем всё само по себе закончится, — была шахта лифта, — глубокая дыра в земле, где с огромной скоростью передвигалось технически совершенное устройство — кабина лифта, в которой можно было позволить себе ничего не делать.

Было в этом проникновении что-то настолько интимное и возбуждающее, что мозг, вернее, сознание Дмитрия Дмитриевича словно обнаруживало внутри черепной коробки свою собственную шахту лифта и проваливалось туда в чём-то, отдаленно похожем на кабину: где-то там, глубоко внизу его ждали сущности, подобные Хранителям: получалось, что его тело проникало в земные недра, а разум — в недра чего-то более запредельного: это было похоже на двойное соитие — он и земля, её лоно, он и другой мир, хоть и существующий лишь в воображении, но готовый в любой момент стать единственной реальностью. И образ невероятно красивой девушки, вгоняющий его в ступор, был не один, а как бы два, накладывающихся друг на друга, сливающихся, становящихся одним целым и оттого усиливающихся: страх перед этим двойным образом становился подобным смерти, при этом Дмитрий Дмитриевич вожделел его абсолютно неодолимо, — кажется, никакая сила в мире не способна была хоть немного отвратить его от созерцания этого образа и полного погружения в него, где он тонул в совершенно беспредельном океане красоты, разрываемый изнутри не менее беспредельным океаном бушующего страха. Времени, чтобы всплыть на поверхность этих двух противоборствующих океанов до того, как кабина лифта прибудет в подземный город, не хватало, и четыре Хранителя неизбежно и неизменно, всякий раз по прибытии Визионера, становились невольными свидетелями его ступора, никак на это, не реагируя, не меняя выражений лиц, не издавая ни звука, не порываясь помочь, словно происходило что-то весьма ординарное, обыденное событие, ждали его естественного окончания, пока по телу Дмитрия Дмитриевича не прокатывались судороги, — заключенный в оковы окружающего пространства, он бился словно в предсмертной агонии, не падая при этом на пол, как будто его поддерживали за плечи невидимые руки, — что-то извергалось из него, но не обыкновенное семя, как это бывает у перевозбуждённых мужчин, а нечто другое, исторгаемое не только отдельной частью тела, но им всем, от пяток до макушки, и ещё чем-то, что находилось внутри, что являлось, вероятно, душой; Визионер медленно приходил в себя, — глаза, уши, нос, словно приборы включались один за другим, — он видел перед собой четырёх Хранителей, которые никак не изменились с тех пор, как он увидел их впервые, или это были уже другие, "цатые", похожие на первых, как две капли воды, и понимал, что они в очередной раз стали свидетелями того, каким образом ему здесь удаётся выйти из ступора, без чьей-либо помощи, в том числе собственной, — их присутствие при этом никогда его не беспокоило, являлось естественной частью процесса, подтверждающего факт его странного экстаза, которым заканчивался ступор, — собственно говоря, ради него в основном он сюда и спускался, — такой силы удовольствия он не получал ни с одной женщиной и прекрасно понимал, что никогда и не получит. Улыбаться и что-либо говорить Хранителям было бессмысленной тратой энергии, поэтому он просто позволял самым старшим из них взять себя под руки, потому что сил никаких не оставалось, и повести в Купальню, просторное помещение, где стены виднелись, как горизонт, залитое светом, понятное дело, искусственным, но на его источник невозможно было смотреть, как и на солнце. Недалече тихо шелестели бирюзовые волны, ласкающие пологий пляж из белого песка, от моря веяло свежестью, чистотой и ничем не запятнанной вечностью, и не хотелось верить, что его безграничность — всего лишь обман зрения, вызванный оптической иллюзией, чистота и прозрачность — качеством фильтров, а движение волн — работой скрытых под водой механизмов. Вход в Купальню, он же выход из неё, выглядел, как широкая деревянная дверь в скале, дорожка, идущая от двери, и площадка, к которой она шла, приподнятые над пляжем, были выложены мраморными плитами; с площадки, оборудованной по последнему слову техники и моды, просторными душевыми кабинами, парилками, саунами, джакузи, ванными всевозможных размеров и форм, лежаками, массажными креслами, сушильнями, релаксерами и скамьями для отдыха, открывался великолепный вид на море, в котором сознание упорно отказывалось признавать иллюзию.

Сюда от шахты лифта Дмитрия Дмитриевича принесли Хранители, — смело можно сказать, что принесли, потому что он, едва перебирая ногами, не чувствовал, что касается ими пола, но и не понимал, да и, в общем-то, не хотел понимать, как двое на вид щуплых Хранителя могут так легко держать его на весу и нести, взяв под руки; в Купальне им на помощь пришли остальные Хранители, юноша и мальчик, которые до сих пор молча шли рядом: совместными усилиями они раздели Дмитрия Дмитриевича догола, в непрозрачный стеклянный сосуд специальными скребками собрали до капли с его тела ту субстанцию, которую оно выделило в момент экстаза, — какую-то разноцветную слизь, ни на что не похожую, — ни на одно естественное выделение человеческого организма, — мысленно Дмитрий Дмитриевич объяснял её возникновение резким перепадом глубины, хоть и не ощутимым физически, но всё равно не проходящим без последствий, — обсуждать это с кем-либо, тем более с Хранителями, не имел ни малейшего желания, лишь однажды, давным-давно, во время одного из первых спусков, пробурчал недовольно: "Что это за дрянь такая? Пот — не пот, сперма — не сперма. Непонятное что-то…" На что получил исчерпывающий ответ Хранителя-старика: "Никакая это не дрянь, а вполне понятное всеобъемлющее семя Главного Визионера, которое нам надлежит с прилежанием собирать, хранить и,