естественной для меня вещью, как поесть или поспать. А чего ты хотел? Жить, дышать со мной одним воздухом, каждым своим словом и действием, да и просто существованием, питая мою ненависть? Это всё равно что пестовать, поливать и удобрять вредный сорняк в огороде вместо того, чтобы его прополоть — в конечном итоге он заполнил бы собой всё, задушил бы все полезные и культурные растения, превратил бы меня в рассадник злобы, которая стала бы выплёскиваться наружу, и, в итоге, от неё пострадало бы много невинного народу, жителей Тартарии. А так: ты убит, ненависть удовлетворена, злоба, порождённая ею, потушена, как пожар. Осталось лишь пепелище, на котором можно возвести что-то полезное, — например, доброе отношение к остальному народу, не имеющему к тебе отношения. И я возводил полезные здания на каждом пепелище, не только на том, где пылал пожар ненависти к тебе, но и на всех остальных… А их, надо признать, немало…

— Хорошо. Я понял эту твою идею, хотя принять её не могу, потому что это было бы для меня самоубийственно. Достижение блага, собственного и всеобщего, путём совершения злого поступка — бывают ситуации, когда огонь можно погасить только другим огнём, а зло другим злом. С этим я спорить не буду. Просто так получилось, что победил ты, а не я. Если бы победил я в борьбе за власть в Тартарии, то, скорее всего, тоже не пощадил бы тебя, не позволил бы свободно разгуливать на свободе. Но меня будоражит и возмущает непонимание твоих дальнейших действий. Зачем ты, устранив меня физически, а вместе со мной и ненависть ко мне в своём сердце, сознании и душе, вознамерился во что бы то ни стало вернуть меня к жизни? Потратил на это уйму времени, денег и энергии, испробовал множество методов…

— Откуда тебе известно о методах? — Дорогин покосился на Хранителей — уж не наболтали они чего лишнего Черте-какому варианту? Секретных подробностей грандиозного эксперимента по возвращению с того света убиенных врагов Правителя. Но Хранители не шелохнулись, не издали ни звука, что могло свидетельствовать только об одном: Черти-какой вариант блефует, делает вид, как будто в курсе государственной тайны. Мимо цепкого взгляда Ненашева не могло ускользнуть едва заметное движение Дорогина в сторону Хранителей — это его, явно, позабавило, он не стал скрывать своей довольной улыбки.

— Есть вещи, которые будут лежать на поверхности в любом случае, даже если их закопать глубоко, спрятать так, чтобы никто не мог их найти и увидеть. На поверхности останется если не их тень или след, то, уж точно, идея того, что они здесь были, — искоренить и вытравить это невозможно… К таким вещам как раз и относятся все ваши тайные методы по возвращению мёртвых. Например, технологические — клонирование, воссоздание виртуальной личности на базе искусственного интеллекта и ещё хрен знает что, ментальные и метафизические — основанные на всяких религиозных и духовных практиках… Но, скорее всего, все эти методы не принесли ожидаемого результата, поэтому можно предположить, что вы уже прекратили работу над ними или собираетесь прекратить в ближайшее время. Почему? Все просто. Потому что один из методов сработал — при чём самый простой — изъять из естественной среды максимально похожий экземпляр, то есть двойника, и путём вытеснения первоначальной его личности и наложения инородной, то есть ее восстановленного образа, создать сначала из двойника неотличимую копию, а потом — превратить копию в оригинал. Своеобразная алхимия души и тела — трансмутация — превращение свинца в золото, одного человека в другого… Только зачем это нужно? Вот вопрос. Вряд ли это поддается объяснению, и тем более — пониманию…

— Отчего же? — теперь пришло время Дорогину улыбаться и смотреть на Ненашева сквозь увеличитель, словно в микроскоп на инфузорию-туфельку. Вот же странное существо! Живая подошва! Как будто оторвалась от чьей-то туфли и ожила, решив, что быть всеми забытой и лежать неподвижно на обочине жизни — не её судьба; шевелит ресничками, пытается куда-то двигаться в пространстве, которое ей не принадлежит, не понимает, что без туфли она — ничто. Если даже туфля, которой движет нога, — ничто. Если даже нога, которой управляет мозг, — ничто. А что мозг? Разве он — не ничто? — Надеюсь тебе, Ненашев, известна простая истина: в этом мире все течёт, всё меняется? Всё исчезает и всё появляется. День не длится вечно, он подходит к концу, на его смену приходит вечер, на смену вечера — ночь, которая, в свою очередь, сменяется утром. И вот, после утра наступает новый день. Мы не кушаем один раз в жизни — этого нам не хватит. Мы не занимаемая сексом единожды — этого нам будет мало. На смену одному дереву приходит другое, на смену одному человеку другой. Понимаешь теперь, к чему я клоню? Эта цикличность, периодичность и повторяемость есть во всём — в том числе в наших чувствах и мыслях… Можно сравнить всё это с грибами: уничтожив тебя и остальных своих врагов, я как будто грибы срезал, то есть зачистил свой внутренний лес от ненависти. Но грибница-то никуда не делась. Выросли новые грибы… В этот момент самое главное не допустить, чтобы ненависть бесконтрольно росла внутри, не имея материального, так сказать, основания, коим когда-то служил ты со своими соратниками. Поэтому вас вернули к жизни, чтобы снова зачистить мой внутренний лес от грибов ненависти…

Дорогин заметил в увеличитель, как вдруг после его последних слов отлила кровь от лица Ненашева, — пришло, наконец, осознание того, что неизбежно придётся опять умереть неизвестно за что. За эфемерные идеи, которым никогда не суждено воплотиться. Да и сами эти идеи настолько ювелирно изъяты из массового сознания, что от них там не осталось ни малейшего следа. Поставлены они на полку в тайном хранилище, куда имеют доступ лишь немногие избранные, умеющие держать язык за зубами.

— Тебе пока рано волноваться. Гриб моей ненависти к тебе пока во-о-от такусенький! От предыдущего не так давно я избавился. Корявый был, червивый, гнилой, неполноценный, как и его материальное основание. Не то, что ты. Посмотри на себя! Маленький, крепенький, вкусненький — надо подождать, пока ты вырастешь, войдёшь, так сказать, в период зрелости…

— Я и не волнуюсь, — осипшим голосом сообщил Ненашев. — Зачем мне волноваться? Я же уже умер, воскрес и скоро опять умру, чтобы потом в очередной раз воскреснуть по твоей прихоти. И так до тех пор, пока ты сам не сдохнешь. Но знаешь, что я тебе хочу сказать напоследок? Наверняка, есть какой-то способ отсюда выбраться, —