самое главное, использовать по назначению. Не вы первый и не вы последний. Ваше тело, — все ваше существо, — адаптировалось, привыкло к новому статусу и теперь выполняет одну из самых важных своих функций — оплодотворять всю нашу землю и весь этот мир. Мы заботились о прежних Правителях-Визионерах и будем заботиться о вас, и, когда придёт время, благополучно, как всегда, примем роды". Что-то не очень хотелось Дмитрию Дмитриевичу думать о предназначении разноцветной слизи, которую в процессе погружения в шахту выделяло его тело, — показалось странным и даже беспардонным сравнение его с детородным органом, гипертрофированного размера и значения, предназначенного для целого мира, слова Хранителя показались если не бредом сумасшедшего, то какой-то преднамеренной издёвкой, — зачем-то придуманной заранее и без обиняков высказанной с риском вызвать гнев, способный всё здесь сравнять с землёй, — Сравнять с землёй! — ха, ха! — эта мысль выглядела невероятно абсурдно в месте, глубоко погруженном в земные недра! Дмитрий Дмитриевич тогда впервые осознал, что не может себя здесь вести обычным образом, реагировать на чужие слова и действия так, как на поверхности — сюда, хочешь не хочешь, приходил в виде чего-то иного, чем являлся наверху, и должен был соответствовать этому своему проявлению, каким бы невероятным и странным оно ему не казалось. С тех пор он ни разу больше не задавал Хранителям вопросов, связанных с разноцветной слизью, просто на какое-то время полностью отдавался их воле, — к тому же, манипуляции с его телом, производимые Хранителями, оказывали приятный, расслабляющий эффект; процедур было так много, и они так часто менялись, что он никогда не знал, какая будет следующая: его носили по всей просторной площадке, из кабинки в кабинку, погружали из ванны в ванну, щекотали веерами струй из различных душевых леек, терли щетками, губками и мочалками, давали возможность высохнуть на искусственном солнце и снова мочили, натирали ароматными мазями и маслами: блаженствуя, Дмитрий Дмитриевич, конечно же, всё время о чем-то думал, но это были не совсем обычные мысли, не по содержанию, но по форме, они словно находились в одном шаге от материализации и не требовали никаких усилий для своего появления и существования, — жили сами по себе, предоставляя возможность всем желающим любоваться ими. В таком состоянии иногда он даже начинал видеть с закрытыми глазами: вроде бы всё то же окружающее пространство, Купальню и Хранителей, плотно обступающих его, но, во-первых, он смотрел на всё словно сквозь серую пелену тумана, а во-вторых, постоянно находил отличия с реальностью, — то вдали показывался парус или на небе причудливое облако, и приходилось приоткрыть глаза, чтобы убедиться — в настоящем мире их нет, — он объяснял это полудрёмой, подкидывающей на поверхность его сознания зачатки сновидений; руки Хранителей постоянно касались его тела: становились то шероховатыми и твердыми, то мягкими и гладкими, то ледяными, пробирающими до дрожи, то горячими, доводящими до крика, но всегда — в нужный момент, когда в этих изменениях возникала потребность, — странное чувство, — словно эти восемь рук, проделывающих с ним такое, принадлежали не Хранителям, а ему самому, обладая при этом долей самостоятельности и зачатками собственного разума, — Дмитрию Дмитриевичу иногда даже приходилось широко открывать глаза, чтобы убедиться, что эти руки растут не из него, а из Хранителей, заодно, всматриваясь в их лица, он пытался понять — те же самые это люди, что были в прошлый раз, и позапрошлый, и много лет назад, когда они впервые привели его сюда, чтобы посвятить в самую главную тайну Тартарии, или уже давно другие, и сменилось их много, похожих на предыдущих, как две капли воды, — ведь они не менялись, мальчик не взрослел, юноша не мужал, мужчина не старел, старик не дряхлел, — впрочем, Дмитрию Дмитриевичу было всё равно, — даже если Хранители менялись всякий раз, — главное, что они безупречно выполняли свою функцию, виртуозно создавая в нём ощущение искусственной вечности, надёжной и защищённой, которой не может быть больше нигде в этом мире, — и, что немаловажно, здесь ему удавалось достичь максимального удовлетворения тайных потребностей души и тела, и наслаждался он этим по полной программе, — особенно, своей сопричастностью с чем-то, что хоть и выполняет роль чего-то незыблемого и нетленного, зато делает это настолько естественно, что не кажется обманом.

Процедуры в Купальне заканчивались всегда одинаково: Дмитрия Дмитриевича на некоторое время оставляли одного, — он возлежал на мягкой кушетке, накрытый нежным пледом из шерсти альпака, дышал морским воздухом, разглядывал хоть и искусственную, но очень заманчивую линию горизонта, попивал какой-то фруктовый напиток из высокого стакана и старался ни о чём не думать. Потом ему приносили его одежду, идеально отстиранную, высушенную и отглаженную, облачали восемью руками, держа его на весу, словно он ничего не весил, после чего препровождали в Трапезную, — отдохнувший и окрепший, на этот раз он шёл самостоятельно, чувствуя небывалую лёгкость в ногах. Трапезную, — похожую на готический собор с высоким сводом, колоннами, нефами и горящими, словно за ними всходило солнце, витражами, полными красивых цветов, — наполняла тихая ненавязчивая музыка, рождённая, кажется, самим воздухом, пронизанным разноцветными лучами; ряды непритязательных, но крепких и аккуратных столов и стульев из дерева, готовы были принять в нужное время целую армию оголодавших Хранителей, которые где-то под землёй кропотливо выполняли свои функции, никогда не показываясь на глаза Визионеру большим скопищем, — он проходил в левый неф и там садился за отдельный стол, вроде бы ничем не примечательный, такой же деревянный, как все остальные, и лишь посидев за ним некоторое время, понимал всеми чувствами, что это — непростое место, предназначенное для принятия пищи, — конкретно этот стол и этот стул не просто сделаны мастером из какого-то почти железного дерева в незапамятные времена, они не скрипели, не шатались, не шелохнулись, не состояли из составных частей, были словно вытесаны из одного огромного куска дерева или, что здесь не казалось таким уж и невероятным, сами выросли столом и стулом, выполнив своё глубинное предназначение, исполнив свою суть, — и не абы для кого, а именно для Правителя-Визионера Тартарии где-то в дремучем лесу, а потом их принесли сюда, и вот они уже служат верой и правдой много веков, и ни одного Правителя повидали до Дмитрия Дмитриевича, — десятки, может быть, и сотни сиживали здесь, трапезничая.

Кормление Правителя проходило без излишней помпезности и избыточности: блюда и напитки приносились не скопом, — Хранители, явно, не стремились поразить изобилием; пища была простой и вкусной, — настолько, что от неё невозможно было оторваться, — она изумляла! — Попробовали бы мне наверху подать обыкновенную гречку с котлетой или картофельное пюре с печенью, — думал