href="ch2-726.xhtml#id103" class="a">[726]. Уже будучи изгнанником, Уилкс был исключен из Палаты общин в середине января 1764 года. Месяц спустя состоялись два отдельных судебных процесса – по делам «Норт-Бритон» и «Эссе о женщине», в обоих случаях Уилкс был признан виновным. В 1768 году он вернулся, был арестован и теперь лично предстал перед судом. Выступая в суде, Уилкс настаивал на том, что написал «Эссе о женщине», но без намерения опубликовать его; скорее, оно было украдено у него. Судья сэр Джозеф Йейтс, в свою очередь, назвал этот текст кощунственной атакой на сердце религии и на моральные устои человечества, на которых основано все управление. Уилкс был осужден за пасквили против короля («Норт-Бритон») и против епископа Уорбертона, но не за богохульство[727]. Дальнейшая политическая карьера Уилкса не оборвалась; его слава среди британской публики даже возросла. Однако этот пример показывает, как обвинение в богохульстве могло быть использовано в качестве острого политического меча против критика, имеющего особое мнение.

Франция: скандальная история

1 июля 1766 года в небольшом городке Абвиль на севере Франции состоялась казнь молодого дворянина, двадцатилетнего шевалье де ла Барра[728]. После последнего мучительного допроса (т. е. допроса с применением пыток) о возможных соучастниках, ла Барра повели в унизительной покаянной процессии (l’amende honourable) через весь город к паперти коллегиальной церкви Святого Вульфрана в 5 часов пополудни. На его груди и спине были таблички с надписью «Нечестие, богохульство, гнусные и отвратительные святотатства». Шевалье шел на смерть собранным и хладнокровным, даже шутил с исповедником. Перед казнью ла Барру должны были отрезать язык – наказание, которое палач милосердно имитировал перед тем, как преступнику пришлось положить голову на плаху. После обезглавливания его тело было публично сожжено, а вместе с ним и найденный при нем экземпляр «Карманного философского словаря» Вольтера[729].

Исполнение приговора ознаменовало собой окончание судебного процесса, который начался 9 августа предыдущего года. В этот день было обнаружено, что деревянное распятие на мосту через Сомму было повреждено с помощью ножа. Три «пореза», как записали следователи, были найдены на теле распятого – выбор слов говорит о том, насколько антропоморфным считался этот акт[730]. Кроме того, на городском кладбище был найден еще один крест, измазанный экскрементами. Весь небольшой северный французский городок был охвачен возмущением. Месяц спустя епископ Амьена и жители города во время покаянной процессии попросили прощения перед двумя оскверненными распятиями. Расследование быстро сосредоточилось на нескольких молодых людях из высшего общества, были собраны доносы и свидетельские показания. Помимо шевалье Франсуа-Жана Лефевра де ла Барра (1745 года рождения), в центре внимания находились Гайяр д’Эталлонд (1750 года рождения), который вовремя уклонился от судебного разбирательства, сбежав, и впоследствии был осужден заочно, и Шарль Франсуа Муанель (1749 года рождения). Говорили, что молодые люди пели насмешливые песни в адрес Пресвятой Богородицы и других святых. Более того, ла Барр и его друзья не снимали шляпы перед Пресвятым Таинством во время муниципальной процессии в праздник Тела Христова. Одна девушка рассказала, что шевалье, когда его спросили, почему он не снимает шляпу, ответил, что считает Пресвятое Таинство просто «куском воска»[731]. Возможно, этот оборот речи означает лишь, что ла Барр рассматривал гостию как мертвый объект, а не как физическое тело Бога; но, возможно, за этим стоит намек на знаменитый пример с воском в «Метафизических размышлениях» Рене Декарта (II, § 11–13) 1641 года, с помощью этого примера философ хотел проиллюстрировать превосходство интеллекта над внешним восприятием. В любом случае, свидетели дали четкие указания на то, что презрительные речи молодых людей, по крайней мере, отчасти коренились в чтении литературы Просвещения. В начале октября в результате обыска в комнате шевалье среди прочих «мерзких» книг был найден экземпляр «Карманного философского словаря» Вольтера.

Этих доказательств было достаточно, чтобы арестовать ла Барра и Муанеля и подвергнуть их первоначальному допросу. Муанель, которому было всего 16 лет, под давлением на допросе сильно ухудшил положение своего товарища по заключению, обвинив его в ряде кощунств, таких как плевки на святыни и святых, а также пение богохульных песен. В то время в корреспонденции, которой обменивались Абвиль и Париж, уже говорилось о том, что такие серьезные богохульства требуют сурового наказания. Хотя Муанель позже отказался от своих слов, а в ходе судебного процесса так и не удалось доказать, что обвиняемый осквернил оба распятия, судьба ла Барра была практически предрешена. 27 февраля 1766 года местный суд в Абвиле вынес приговор, приговорив ла Барра и д’Эталлонда к смерти; Муанель отделался публичным штрафом. Шевалье обратился в Парижский парламент, был переведен в столицу и заключен там на три месяца в Консьержери. Однако слушание в Апелляционном суде при малом числе участников привело лишь к подтверждению смертных приговоров[732].

Публичное, демонстративное зрелище наказания, которым закончилось дело молодого богохульника во французской провинции, напоминает аналогичные события в Париже или Женеве прошлых веков. Оно показывает, что даже в эпоху расцвета Просвещения назначались наказания драконовской строгости. Однако ни в прежние времена, ни в середине XVIII века они не представляли собой ординарное событие. Скорее, потребовалась целая цепь особых обстоятельств, чтобы решить судьбу такого злополучного преступника, как ла Барр. Есть много оснований полагать, что именно столкновение между сугубо религиозными и просветительскими позициями обрекло шевалье на гибель. Суд над ним мог бы принять иной оборот, если бы доводы его защитников, таких как его тетя и воспитательница, аббатиса де Вилланкур, возобладали: ссылка на его молодость, отсутствие злого умысла, непубличный характер или попытка переложить основную вину на беглеца д’Эталлонда. И, наконец, голоса в поддержку ла Барра могли указать на тот факт, что его вина в осквернении публичных распятий так и не была доказана в ходе всего судебного процесса.

Тот факт, что настоятельница была так же неспособна отстоять свои аргументы, как и другие защитники, объясняется конкретной социальной и религиозной ситуацией того времени, местными обстоятельствами, а также политическим климатом. Вопрос о том, насколько обвинители и обличители в Абвиле руководствовались личными мотивами или коррупцией, как часто предполагается, можно оставить открытым[733]. То, что местное общественное мнение было возбуждено осквернением распятий, так же очевидно, как и то, что молодые дворяне были либертинами, которые своими лозунгами шокировали набожных провинциалов, а возможно, и хотели их шокировать. Общий интеллектуально-религиозный климат в стране был отмечен антагонизмом между деятелями Просвещения – последний том «Энциклопедии» был опубликован в 1765 году – и влиятельной фракцией янсенистов в Парламенте, приверженцев жесткой линии в вопросах религии, которые добились запрета иезуитов во Франции с 1764 года. Неудивительно, что «Карманный философский словарь» Вольтера, опубликованный в том же году, играет центральную роль в данном деле как символ этого антагонизма.

В этих условиях конкретные личные и фактические обстоятельства