заговора, безвкусных личных нападок. Упрощенные и часто жестокие метафоры служили предрассудкам, которые имели явное родство с уничижением других групп, особенно с антисемитскими изображениями. Карикатуристы использовали широкий ассортимент оружия, в том числе физические искажения: у всех стереотипных изображений священнослужителей были громоздкие тела, демонически искаженные лица или длинные носы. Эту характеристику можно было усилить, превратив клириков в животных: в насекомоподобных паразитов, мокриц, тараканов, пауков, в глупых ослов или, что было очень популярно, в свиней. Все эти преувеличения были призваны указать на предполагаемые поведенческие недостатки духовенства, которые также в целом обличались в резких образах: сексуальная распущенность, особенно, конечно, с развратными монахинями или невинными молодыми девушками, невоздержанность в еде и питье, снова и снова жадность к деньгам, которые вымогались, в частности, у бедных.

Противовесом этому клерикальному реестру грехов были карательные фантазии о наказаниях, рассчитанные на совсем не тайную радость собственных приверженцев: Марианна, например, предстает как воплощение французской нации, торжествующей над бессильными священниками или тут же сбрасывающей священника с виселицы. Также были популярны фекально-скатологические мотивы, такие как папа в туалете или священнослужитель, пускающий газы в ухо или испражняющийся в рот. Другая ветвь антиклерикальной пропаганды была посвящена тайному мировому господству церкви: зловещий демонический иезуит держит весь мир в своих объятиях или испражняется на земной шар («клерикальная милость»). Или же церковь изображалась как пропитанный кровью мясник, который превращает всех противников – будь то еретики или атеисты, республиканцы или социалисты – в мясо и колбасу.

Несомненно, эти карикатуры при других юридических обстоятельствах вызвали бы многочисленные обвинения в богохульстве, даже если бы их направленность была в основном «только» против земных представителей церкви, поскольку они уже стали предметом распространяющихся антиклерикальных нападок со времен Средневековья еще в контексте доминирующего христианского мировоззрения[761]. Однако республиканские карикатуристы не остановились и перед потусторонним миром. Были изображения духовенства, использующего дьявола как устрашающую фигуру для извлечения денег из карманов верующих; кроме того, изображались церковники, у которых после смерти нет другого пути, кроме врат в ад, предназначенных для «мошенников» и «воров». Авторы таких изображений по-прежнему предпочитали разграничивать «хорошую небесную весть» и «плохих земных служителей». Это относилось и к трусливому священнику, который в очередной раз пригвоздил Христа к кресту со словами, что он, по сути, не кто иной, как грязный социалист.

Но программа просвещенного развенчания стремилась еще более основательно поразить религию, осужденную как суеверие, и выставить ее на посмешище. Таким образом, сам Бог чаще всего изображался как подчас ребячливый, подчас циничный старик, играющий со своим творением. Художники также высмеивали идею о том, что Иисус был Сыном Божьим. На изображениях Святого семейства Иосиф регулярно представлялся с огромными оленьими рогами на голове. Это означало, что история о девственном зачатии вряд ли могла скрыть рога, которые, в сущности, были водружены на супруга Марии. Едва ли где-либо и когда-либо открыто кощунственная художественная программа проявилась так сильно, как во Франции времен «Прекрасной эпохи». Ее влияние можно проследить вплоть до сегодняшнего дня, о чем свидетельствуют карикатуры «Charlie Hebdo». Однако с наступлением эпохи глобализации ее культурный и политический контекст решительно изменился.

Великобритания: богохульство как политическое оружие

«Преследовать меньшинство умных по приказу большинства невежественных – это кощунство. Ковать цепи и строить темницы для честных собратьев – это кощунство. Загрязнять души детей догмой о вечном наказании в аду – это кощунство».

Роберт Грин Ингерсолл, 1887[762]

История богохульства в современной Англии начинается с Томаса Пейна, связующей фигуры английской и французской истории[763], а точнее, с приговора в 1797 году его издателя Томаса Уильямса в Лондоне к году каторги и крупному денежному штрафу за публикацию книги Пейна «Век разума». К этому времени ее автор уже был известной фигурой. Как один из отцов-основателей Соединенных Штатов он выступал за независимость, права человека и демократию, а как сторонник Французской революции – защищал ее принципы в широко популярном памфлете «Права человека» в 1791 году. Обвиненный в Англии в подстрекательских сочинениях, Пейн отправился во Францию, где поначалу ему удалось стать членом Национального собрания, но затем в ходе радикализации он был арестован и едва не стал жертвой революционного террора. После казни Робеспьера Пейн был освобожден и закончил писать книгу, за которую Уильямс позже был арестован в Лондоне.

Религия и социальный протест

Пейн был честным человеком, он писал свою книгу не с богохульными намерениями и уважительно отзывался о Боге, утверждал на суде адвокат Уильямса. Это можно понять, поскольку в начале своей личной исповеди автор написал, что верит в Бога и надеется на блаженство в потустороннем мире. Более того, у автора не было ни малейшего намерения осуждать верующих. С другой стороны, он ясно дал понять, что не принадлежит ни к одной из существующих церквей: «Я не верю в вероучение ни еврейской церкви, ни римской, ни греческой, ни турецкой, ни протестантской, ни какой-либо другой церкви, о которой я знаю. Моя церковь – это мой собственный дух». Это был сильный материал, но еще более сильным показался трезвый анализ того, что все эти институты, по мнению автора, являются «человеческими изобретениями, созданными для угнетения человечества и монополизации власти и прибыли».

Все религии – институты угнетения человечества: этот тезис уже перекликается с Марксовым «опиумом для народа». Равенство всех религий, включая христианство, должно было означать что-то принципиально пренебрежительное для их представителей. И заявления Пейна о реальности, касающейся веры, также были ужасающими, но однозначными.

Хотя Иисус, несомненно, был добродетельным и любящим человеком, рассказы о его воскресении несут на своем челе все признаки «мошенничества и обмана». «Легенда» об Иисусе Христе и его происхождении, история о молодой замужней женщине, соблазненной неким духом под нечестивым предлогом, что на нее сойдет Святой Дух, – все это было «богохульно непристойно»[764]. Выдвигая обвинение в богохульстве против самого христианства, Пейн доводит свой холодно-отстраненный анализ до крайности.

Томас Пейн не был человеком науки, пишущим только для ученого мира; трактаты Пейна были нацелены на широкую публику. Будучи защитником низших классов, он отстаивал их политическое равенство, а также их право на социальное обеспечение. Осуждая религию как инструмент правителей, он связал социальные вопросы с религиозными и отменил постулат лорда Хейла о том, что порядок в стране зависит от правильной религии. Тот, кто ставил под сомнение принципы государства, должен был одновременно ставить под сомнение и религию. В связи с такой постановкой вопроса стало ясным, что обвинение в богохульстве представляет собой силовой прием для защиты господствующего положения вещей – и, следовательно, одновременно является уязвимым.

Парадоксально, но именно защитники порядка изначально подчеркнули это со всей