дела ла Барра отошли на второй план перед символическим значением дела – молодой дворянин стал олицетворением безбожия нового времени.

Король Людовик XV в конце концов отказал ему в помиловании. Несколькими годами ранее он чрезвычайно жестоко казнил Дамьена, покушавшегося на жизнь короля; теперь важно было избежать впечатления, что король ценит нападение на божественное величество меньше, чем на королевское. В общем, ла Барр просто имел несчастье попасть под жернова правосудия не в то время и не в том месте. В Риме, по словам цитируемого Вольтером папского нунция, ла Барр не был бы привлечен к ответственности за свои высказывания, и даже испанская или португальская инквизиция удовлетворилась бы отлучением от причастия на несколько лет[734].

От дела ла Барра к делу Каласа

Для одних богохульство Ла Барра казалось воплощением нечестия, для других – наказание за него олицетворяло чистую бесчеловечность и тиранию. Под конец, после рассмотрения дела Апелляционным судом Парижа, этот вопрос оказался в центре внимания интеллектуальной общественности столицы. И это также означало, что в дело вмешался Вольтер, некоронованный король французского Просвещения. Будучи автором недавно опубликованного «Карманного философского словаря», он чувствовал себя задетым лично. Только что он успешно публично разоблачил скандальный судебный случай и заставил его пересмотреть, став, таким образом, образцом интеллектуала, вовлеченного в общественную жизнь[735]. В 1761 году в Тулузе купец Жан Калас вместе с его семьей был арестован как убийца собственного сына. Последний, по всей видимости, покончил жизнь самоубийством. Однако суд и местная общественность состряпали из этого дела протестантский заговор: сын, отпрыск протестантской семьи, хотел перейти в католичество, а затем был убит своей семьей. В то время как убитый был выставлен католическим мучеником, его отец был публично казнен 10 марта 1762 года после судебного вердикта, вынесенного вопреки всем очевидным доказательствам.

Чуть позже это дело дошло до сведения Вольтера. Он увидел в нем признак «ярости фанатизма»; казненный Калас, который умер как мученик, по свидетельству сопровождавших его католических капелланов, стал кровавым страстотерпцем Просвещения[736]. Философ приложил все усилия, чтобы мобилизовать общественное мнение и добиться повторного суда: Вольтер устно и письменно активизировал свои связи при дворе и в ученом мире, поручил печатать документы о произошедшем, организовал меморандумы известных адвокатов против судебной ошибки в Тулузе и сам написал памфлет с критикой правосудия. Наконец, Вольтер пригласил оставшуюся без средств вдову Каласа в Париж и поручил ей выступать в парижских салонах. За несколько дней до окончательного оправдания Каласа 9 марта 1765 года философ написал в письме, напечатанном в виде памфлета: «Я знаю, с каким рвением фанатизм восстает против философии. Как бы он хотел убить двух ее дочерей – правду и толерантность – не меньше, чем Каласа». А после его оправдания Вольтер писал в эйфории: «Общественное мнение правит миром», – а просвещенные философы правят мнением народа[737].

Дело Каласа – это парадигма потенциала общественного мнения и вовлеченного в общественную жизнь ученого, который превращается в интеллектуала, чье вмешательство меняет ход событий: «случай» с осужденным преступником стал «делом», в котором сам судебный аппарат оказался под общественным обвинением. Дело Каласа становится образцом для разоблачения других судебных скандалов, не в последнюю очередь дела ла Барра. Вольтер наблюдал за его развитием с середины июня 1766 года, в основном издалека, из своего поместья в Ферне под Женевой. Однако благодаря обширной переписке он был хорошо информирован. Уже 23 июня он написал письмо, в котором выразил надежду, что король помилует «юных безумцев» и передаст их на попечение родителей[738]. То, что этого не произошло и казнь была приведена в исполнение, усилило опасения Вольтера и его товарищей, что это дело может стать началом кампании властей против мыслителей Просвещения и их трудов.

Через две недели после исполнения приговора философ перешел в открытую контратаку и также превратил судебное дело ла Барра в публичное и скандальное[739]. Вольтер опубликовал под псевдонимом «Донесение о казни шевалье де ла Барра» («Relation de la Mort du Chevalier de la Barre»). Это было своего рода открытое письмо Чезаре Беккариа, знаменитому реформатору уголовного права, прославленному автору бестселлеров, в которых он излагал свое видение уголовного права, строго ориентированного на руководящие принципы гуманности и разума. Беккариа отвергал пытки как средство установления истины и призывал к тому, чтобы наказания были соразмерны преступлению и цели санкций. Рассматривая дело ла Барра, Вольтер обвинил судебную власть в нарушении именно этих принципов. Поступок молодых людей не причинил никакого физического вреда, это было чистое преступление против господствующего мнения. Это ни в коем случае не должно было наказываться столь же строго, как, скажем, убийство.

Во многих оборотах речи Вольтер выражал свое отвращение к действиям французской судебной системы, к ее тирании и варварству. Приговор возмутил всю Францию, да и Европу; безусловно, глава французского Просвещения сделал себя выразителем мнения всей просвещенной общественности. Однако, в отличие от дела Каласа, здесь вопрос заключался не в доказательстве совершения преступления, а в характере деяния. Вольтер не ставил под сомнение сам его факт, и он был далек от того, чтобы оправдывать его. Скорее он устанавливал его тяжесть, которая никоим образом не оправдывала смертную казнь. С осторожностью ставился вопрос об уголовном преступлении богохульства как таковом. Несколько патетично – в стиле самого Просвещения – можно тем не менее сформулировать, что здесь впервые обвинение в богохульстве рассматривается в рамках суда европейского общественного мнения.

Несколько лет спустя Вольтер позволил себе вставить статью «Богохульство» в новое расширенное издание «Философского словаря»[740]. В ней он объясняет, что в наказании богохульников действуют снисхождение, милосердие и сострадание; было бы абсурдом, если бы такое преступление наказывалось столь же строго, как убийство родителей или убийство с применением яда. Смертный приговор за преступление, которое не заслуживает столь сурового наказания, было бы ничем иным, как «убийством, совершенным мечом правосудия», – другими словами, судебным убийством. Однако дальше в своей статье Вольтер обращается к еще более фундаментальному аргументу против обвинения в богохульстве, а именно – к проблеме различных точек зрения: ведь разве не бывает так, что человек, которого в одном месте считают богохульником, в другом является благочестивым? Приведенная Вольтером древняя притча об этрусском купце, который был казнен в Египте за неуважение к местным религиозным обычаям, была явным намеком на дело ла Барра. Другие примеры указывают в том же направлении: разве первые христиане не были обвинены язычниками в богохульстве задолго до того, как первые перевернули ситуацию и обвинили последних в богохульстве? И разве иезуиты не преследовали своих внутрикатолических противников, янсенистов, как богохульников, которые, в свою очередь, пытались доказать с помощью тысяч томов научных трактатов, что именно иезуиты хулили