против религиозной морали преследовались и другие общественные деятели, например радикальный социальный критик Пьер Жозеф Прудон. Он был приговорен к трем годам тюремного заключения за общее рассмотрение христианства в книге 1858 года. Преступления против религиозной морали вменялись в вину не только художникам; даже повседневные разговоры не были застрахованы от осуждения. На одном из публичных собраний некий Бриссон назвал изобретение доброго Бога старым вирусом, который необходимо уничтожить. Хотя выражение атеистических или материалистических принципов само по себе не является наказуемым, Бриссон, согласно постановлению суда, метафорой вируса явно нарушил религиозную мораль – результатом стали два месяца тюрьмы и штраф в 200 франков[751].

Тем временем в республиканской оппозиции укреплялся радикальный антиклерикализм, в основе которого лежали традиции, восходящие к революционному периоду (а возможно, и к гораздо более ранним временам). Но усиление репрессий под знаком морали и религиозной нравственности – репрессий, против которых формировалось сопротивление, – также сыграло свою роль. В первые годы Третьей республики, управляемой консерваторами, эти репрессии отнюдь не исчезли, но после укрепления республики политические и гражданские свободы были расширены. Законы лета 1881 года о свободе собраний и свободе печати, положившие конец возбуждению дел за проступки морального и нравственного характера, представляли собой в этом отношении цезуру. До этого радикальный социалист Жорж Клемансо осудил закон о нарушении религиозной морали как произвольный, монархический закон, недостойный республики. Депутату, который патетически требовал защиты католических ценностей и взглядов, Клемансо, перефразируя старый аргумент эпохи Просвещения, спокойно ответил, что Бог вряд ли нуждается в Палате депутатов для своей защиты[752]. Несколько месяцев спустя параграф о защите религии был отменен.

Но и до этого общественная жизнь, по крайней мере в Париже, отнюдь не характеризовалась боязливым ханжеством. Работы бельгийского художника Фелисьена Ропса, который добился впечатляющих успехов во французской столице начиная с 1860-х годов, отличаются значительной свободой художественного выражения. И по сей день его работы воплощают связь между религией и сексуальностью как никакие другие. Он сочетал традиционные христианские мотивы с радикальной открытостью и современностью: например, в «Искушении святого Антония» 1878 года, где благочестивый мужчина сталкивается с соблазнительной женской фигурой, висящей на кресте, а озорной сатана отталкивает страдающего Христа в сторону. С другой стороны, провокационная гравюра под названием «Святая Тереза как философ, или Религиозное призвание» изображает обнаженную женщину, интимно обнимающую и целующую распятие, – очевидно, название отсылает как к известному мистику – святой Терезе, так и к ключевому либертинскому роману XVIII века «Тереза-философ». Вряд ли можно сомневаться, что картины Ропса воспринимались многими современниками как кощунственные. Он сам и многие его поклонники, напротив, понимали их как глубоко прочувствованную борьбу с безднами человеческой чувственности. В то время его работы не были по-настоящему осуждены во Франции, хотя иллюстрированные им книги все же были конфискованы в 1888 году. Однако за три дня до этого он был награжден лентой Почетного легиона – знаком общественного признания[753].

Пропаганда под знаком секуляризма

В целом в период Третьей республики религия подвергалась нападкам не столько в искусстве, сколько в политической пропаганде. Это во многом связано с самооценкой политической элиты того времени. Эта среда видела себя наследницей традиций революции, которая хотела освободить людей от темных сил старого режима и помочь прогрессу совершить прорыв. Популярность республиканизма в значительной степени основывалась на оптимистической программе будущего, в которой наступление эры света покончило с мраком старого времени[754]. В основе этой идеологии лежала борьба за культуру против католической церкви во имя светскости (laïcité). После ожесточенных политических споров последовательное отделение церкви от государства стало реальностью благодаря Закону об отделении 1905 года. В контексте часто упоминаемых «двух Франций» (deux Frances) этот закон означал победу городской буржуазии над традиционной, сельской и католической антимодернистской Францией[755]. С принятием Закона об отделении церковь утратила свое привилегированное положение, ее статус понизился – она теперь стала лишь ассоциацией в рамках частного права. Духовенство было уволено с государственной службы. С этого момента вера стала исключительно частным делом.

Этой цезуре предшествовала ожесточенная общественная борьба. В целом на рубеже веков государство сотрясали сильные и порой жестокие конфликты, включая сенсационные убийства и попытки переворотов. В ходе знаменитого дела Дрейфуса в период с 1895 по 1900 год предметом обсуждения было не что иное, как «иерархия ценностей: верховенство закона и индивидуальная справедливость, с одной стороны, и сохранение общественного авторитета, национализма и католической идентичности Франции – с другой»[756]. В этом сражении подавляющая часть Католической церкви позиционировала себя как враждебная по отношению к республике, выступала в защиту монархическо-авторитарной формы правления, поддерживала антидрейфусарскую сторону антисемитскими и националистическими лозунгами.

Таким образом, в Республике сложилось реальное политическое ядро, сплотившееся под знаменем антиклерикализма, верное знаменитому боевому кличу политика-республиканца Леона Гамбетты «Клерикализм – враг!»[757]. Этот антиклерикализм был отнюдь не исключительно французским, а общеевропейским явлением. Он также был широко распространен, например, в католической Испании, хотя там оставался в оппозиции гораздо дольше[758]. Однако очернение католической церкви и ее представителей во французском общественном дискурсе до и после 1905 года, вероятно, превзошло все, что когда-либо наблюдалось ранее[759]. Пропаганду вели многочисленные антиклерикальные журналы, которые издавались лаицистскими и свободомыслящими ассоциациями и были основаны после введения свободы слова и свободы печати в 1881 году. После принятия закона 1905 года началась новая волна создания журналов. Одним из самых известных был антиклерикальный еженедельник «La Calotte», выходивший с 1906 года. В его заголовке фигурировала маленькая шапочка священника. «A bas la calotte!» («Шапку долой!») был одним из боевых кличей движения.

Журнал свободомыслия «Les Corbeaux», основанный в Брюсселе в 1904 году, но вскоре перенесенный в Париж, был еще более радикальным. Грубые карикатуры этих журналов не были бесспорными даже для лагеря вольнодумцев: некоторые из них хотели сосредоточиться на рациональном просвещении, а не на острой пропаганде. Утверждалось, что в антиклерикальной борьбе нельзя обойтись без эффективного инструмента – острых изображений. Однако сомнительно, чтобы эти продукты свободомыслия могли дойти до адресатов за пределами лагеря вольнодумцев и тем более изменить их мнение. Вероятнее, эта радикальная пропаганда могла углубить раскол между «двумя Франциями». Как и сопроводительные тексты, шутки и стихи, карикатуры, в частности, были скорее своего рода проповедью свободомыслия для его сторонников. В апреле 1907 года «Les Corbeaux» опубликовал пламенный призыв «К вольнодумцам! К антиклерикалам!» («Aux libres-penseurs! Aux anticléricaux!»), в котором отделение церкви от государства описывалось как лишь маленький шаг на пути к гораздо более всеобъемлющей цели: борьба будет продолжаться до тех пор, пока прожорливое чудовище религии не будет стерто с лица земли, а каждая религиозная идея полностью искоренена[760].

С нынешней точки зрения продукция антиклерикальной прессы представляет собой трудноразличимую мешанину из стереотипных образов врага, грубых и необоснованных теорий