На протяжении сорока лет мира и согласия между государством и церковью, от Галлиена до Диоклетиана, христиане имели возможность свободно совершать богослужение, владеть культовыми зданиями и распространять свою веру. Государство освобождало сановников-христиан от обязанности отправлять культ императора и пользовалось их услугами, но эта терпимость была недолговечной. Диоклетиан покончил с этим и распорядился, чтобы в армии культ его божества был обязателен не только для старших чинов, но также для младших чинов и рядовых.

Антимилитаризм. Как только идолопоклонство стало для армии обязательным, церковь, особенно африканская, вновь встала на позиции антимилитаризма и взяла назад уступки, которые ей пришлось сделать язычеству, допуская убийство по военным и патриотическим мотивам. Это вызвало рост дезертирства в годы, которые предшествовали великому гонению. В 295 году, например, проконсул проводил в Тевесте рекрутский набор. Один из ветеранов привел своего сына Максимилиана, но юный новобранец отказался вступить на военную службу. «Я не могу служить, не могу причинять насилия, я христианин», — восклицал он. Пока его осматривали, он не переставал твердить: «Не могу служить, я христианин… Не буду служить… Отрубите мне голову… Я не мирской солдат, я солдат бога… Стать солдатом мирским не могу, уже говорил вам, потому что я христианин». Исчерпав все аргументы, магистрат велел обезглавить его. В Тигаве (аль-Херба на Шелифе, между Дюперре и Орлеанвилем) ветеран Типазий, приняв христианство, отказался возвратиться на военную службу. «Я христианин, — заявил он командиру, — и не могу сражаться по твоему приказанию». Он был казнен. Центурион Марцелл, служивший в Испании, во время годовщины императора бросил к знаменам легиона свой пояс, жезл центуриона и оружие, восклицая: «Я служу вечному царю Иисусу Христу. Отныне я более не слуга ваших императоров» (298 год). Префекту легиона он заявил: «Я уже сказал, что я христианин и не могу служить в армии».

Представ перед заместителем префекта претория в Тингисе, он повторил: «Да, я бросил оружие. Христианин не может служить в презренной армии язычников, он солдат господа Иисуса Христа». Точно так же вел себя знаменосец Фабий из Цезареи.

Эти выступления представляли собой не единичные случаи. Церковь широко пропагандировала их, причислив Марцелла и Максимилиана к лику святых, «Акты» которых зачитывались верующим. Более того, благочестивый фальсификатор, вознамерившийся создать биографию святого Кассиана, не придумал ничего лучшего, как приписать ему роль секретаря суда легиона, который-де во всеуслышание одобрил поступок Марцелла и сам бросил на землю свой стилет и codex. «В Африке по крайней мере, — не без оснований пишет Э.-Ш. Бабю, — верхи католического духовенства в конечном итоге пришли к радикальному тезису монтаниста Тертуллиана: христианин не может стать солдатом, а солдат, принявший христианство, самое лучшее, что может сделать, — это дезертировать».

Мы, к сожалению, лишены возможности установить, не уступала ли церковь в данном случае давлению снизу, что вполне возможно. Число тайных дезертиров и солдат, отказывавшихся от несения службы по религиозным мотивам, было настолько велико, что вызвало беспокойство императора, отнюдь не страдавшего фанатизмом, и заставило его отказаться от прежней терпимости и издать эдикт о разрушении христианских базилик и запрещении культа Христа. Государство вполне обоснованно опасалось, что в минуту опасности проповеди духовенства и пропаганда «Актов» напомнят верующим, что Христос осудил того, кто взялся за меч. Типазий, например, отказался от службы во время кампании Максимиана против квинквегентанеев, от исхода которой зависела безопасность Африки. Вопрос антимилитаризма имел настолько большое значение, что когда при Константине империя заключила мир с церковью, она потребовала от нее соответствующих гарантий. Первый Арльский собор, происходивший в 314 году, обсудив по просьбе императора этот вопрос, предписал, чтобы «каждый солдат, который бросит оружие в мирное время, был отлучен от церкви». Необходимость отлучения не возникла бы, если бы случаи дезертирства не были так многочисленны и не встречали бы одобрения со стороны церковных властей. Таким образом, церковь добилась примирения с государством, лишь причислив к каноническим преступлениям действие, которое, по суждению духовенства и верующих, было достойно мученического венца.

Арнобий. Во время гонений Диоклетиана (303 год), еще более усугубившихся при его преемниках и явившихся самыми кровопролитным и из всех пережитых христианством, возникла обширная мартирологическая литература, основанная на судебных протоколах и заметках. Тогда же погибли в тюрьме девятнадцать женщин и тридцать мужчин из Абитины (близ Карфагена), заподозренных в участии в запрещенных собраниях.

Ревность гонителей была не столь велика, чтобы помешать двум африканским писателям Арнобию и Лактанцию без особых опасений публично нападать на язычников в своих произведениях.

Знаменитый оратор, консерватор и боголюб Арнобий немало удивил своих сограждан из Сикки (аль-Кеф), приняв христианство. Епископ даже усомнился в искренности неофита. В доказательство своей чистосердечности Арнобий написал резкую апологию против государств («Adversus nationes»). Это своеобразное и значительное творение было написано корректным, остроумным, но нередко выспренним языком и основывалось на странной теологической теории, приписывавшей сотворение души второстепенным божествам и отвергавшей внешние проявления культа. Оно отличалось полным незнанием христианского учения и обрядов христианства, но напористость и сатиричность делали это произведение могучим орудием в наступлении против язычества.

Лактанций. Ученик Арнобия Лактанций (L. Caecilius Firmanius Lactantius) не был мыслителем крупного масштаба. Он вел бродячую жизнь до того, как обосновался в Вифинии (в Никомедии), где Диоклетиан поручил ему кафедру латинской риторики.

Около 300 года он принял христианство. Несмотря на то что Лактанций получил образование оратора, он не имел склонности к публичным выступлениям, не интересовался ни философией, ни теологией и отвергал действие. Его привлекала только мораль. Перу Лактанция принадлежит апологетика в четырех книгах (305–311 годы) о провидении («De opificio Dei»), о божественной каре, уготованной для грешников («De ira Dei»), и, главное, о божественных установлениях («Devinae institutiones»), которые он подытожил в «Epitome». В «De mortibus persecutorum» он изобразил земные кары, уже уготованные гонителям христианства. В семи томах «Institutiones» Лактанций рассуждает о ложной и истинной религии, о ложной и истинной мудрости, о происхождении заблуждений, о справедливости, о культе истинном и счастливой жизни. Он стремился склонить образованных язычников к христианству, опровергая политеизм и доказывая, что разум легко согласуется с христианской верой. Вольтер высмеял «рапсодии» Лактанция, поверхностность и невежество которых бросаются в глаза. К этому можно было бы добавить, что мораль Лактанция ценна своей утонченностью, что ему принадлежит заслуга анализа возможностей, открываемых христианством душе человека. Стиль этого незадачливого последователя Цицерона не блистал ни простотой, ни выразительностью.

Что касается поэзии, то фактически она не существовала. Некоторые критики пытались отнести к III или к IV веку творчество Коммодиана, но более вероятно, что он жил в V веке. Многие африканцы воспевали своих мертвых