и авантюристов всякого рода, туземцев, бежавших из своих племен, разорившихся колонистов, неимущих крестьян, беглых рабов». Он, видимо, не сомневается, что можно поставить знак равенства между профессиональным грабителем или карманным вором и бездомным бродягой — этим неизбежным продуктом экономической нищеты.

Циркумцеллионы, конечно, были далеко не святыми, и письменные источники дают нам немало свидетельств различных бесчинств, совершенных ими. Но нет уверенности и в том, что эти источники являются неоспоримым отображением истины и справедливости. Ш. Сомань убедительно показал, что циркумцеллионы были не только бездомными бродягами, но и составляли особую категорию сельскохозяйственных рабочих. И безусловно, не все они заслуживают презрения, которое иногда проявляется по отношению к ним.

Циркумцеллионы выступали поборниками справедливости. «Они ненавидят господ и богачей, — писал один из их недругов, — и когда встречают господина, едущего в экипаже в окружении пеших рабов, то заставляют его сойти и бежать рядом, а рабов усаживают в экипаж. Они похваляются тем, что пришли восстановить равенство на земле, и призывают рабов к свободе».

Хотя это восстание сопровождалось мистическими кризисами и самоубийствами, оно представляло собой, как хорошо понимал Э.-Ф. Готье, «социальную революцию», «классовую борьбу» и «в то же время массовое возмущение против империи и всего латинского мира», который, как неоднократно убеждались эксплуатируемые, неизменно находился на стороне эксплуататоров. Неудивительно поэтому, что движение встретило одинаково отрицательное отношение со стороны как католических, так и донатистских епископов. И те, и другие пришли к единодушному решению просить государственные власти восстановить порядок. Комит Африки удовлетворил их просьбу, перебив армию циркумцеллионов. Донатистский собор даже запретил хоронить жертвы в базиликах.

Совсем иную позицию занимал народ и низшее духовенство. Повстанцев, павших от руки солдат, чтили как мучеников и, вопреки запрету епископов, священники принимали их тела в дом господний. Поле боя стало местом паломничества, священным кладбищем мучеников восстания (около 340 года). Такой же славой, несомненно, пользовалась и memoria мученика Маркула в Вегесале (Ксар аль-Кальб).

Констант и эдикт об объединении. Император Констант, которому достался диоцез Африки, решил положить конец социальным волнениям и религиозному расколу. С этой целью он направил в Африку комиссию с двоякого рода задачей: произвести подсчет бедных и распределить между ними милостыню, а также восстановить религиозное единство. Комиссары раздавали деньги членам общин и подкупали руководителей. Донат был вынужден принять меры против коррупции, запретив верующим принимать помощь, и попытка Константа окончилась неудачей.

Желая все-таки прекратить раскол, император решил прибегнуть к исключительным мерам. Он издал эдикт «об объединении» или «о единстве», в котором приказал обеим враждующим церквам слиться, а донатистские базилики конфисковать и передать католикам. Операция проводилась с большой жестокостью. Против циркумцеллионов были высланы войска, которые после столкновения под Багаи вошли в город и перебили его жителей. Донатисты были вынуждены отступить перед силой. При приближении войск города пустели; иногда завязывались кровопролитные сражения. Естественно, что очень скоро в раскольнической Нумидии был восстановлен порядок. Но он был достигнут с помощью таких жестоких репрессий, что католики не решались защищать этих «мастеров по единству», которые — как это признает П. Монсо — «оставили по себе в Африке славу зловещих палачей».

Союз церкви и государства. Устранив противников с помощью массовых избиений, изгнаний или насилия, африканская церковь могла на протяжении пятнадцати лет наслаждаться победой (348–362 годы). Она все теснее объединялась с государством по причинам, которые с большой проницательностью были вскрыты Ренаном: «Власть тянется к власти. Люди, настроенные столь консервативно, как епископы, должны были испытывать непреодолимое искушение примириться с государственной властью, которая, как они могли убедиться, чаще всего действует ко благу… Ненависть между христианством и империей равносильна ненависти людей, которые в один прекрасный день должны полюбить друг друга».

Церковь в ожидании «царства» не подготовилась к трудностям гражданской и политической жизни. Она понимала, что без помощи светской власти ей не по силам одержать победу над еретиками и раскольниками, и ощущала даже в своем лоне давление со стороны пролетариата, угрожавшее ее иерархической и авторитарной организации. Еще отцы Антиохийского собора обратились к солнцепоклоннику императору Аврелиану с просьбой покарать отлученного от церкви епископа. Тем более, когда государство стало христианским, католики, не колеблясь, прибегали к его помощи. И Магриб в этом отношении не составлял исключения. Кроме периода правления Юлиана (361–363 годы), высшее африканское духовенство, начиная с Константа (337–350 годы) в его борьбе против донатизма, неизменно поддерживалось полицейской властью.

Союз циркумцеллионов и донатистов. Реакцией на этот союз церкви и государства было сближение между циркумцеллионами и донатистами. До 347 года эти движения были независимы друг от друга и даже враждебны. Конечно, все симпатии сельских священников, особенно в Нумидии, находились на стороне циркумцеллионов, но их действия не могли побороть враждебность высшего духовенства. Сотрудничество между циркумцеллионами и донатистами носило только местный и случайный характер. Правда, Оптат Милевитанский в связи с резней в Багаи (Ксар-Багаи) утверждает противоположное, но, как указывает О. Ванье, он был настолько заинтересован в искажении истины, что на его свидетельства нельзя полностью полагаться.

Багайская резня и «подвиги» «мастеров по единству» породили чувства солидарности, которые с тех пор неоднократно проявлялись. Пролетарии и раскольники объединились против коалиции империи и официальной церкви. Еще Донат высокомерно ответил одному из посланцев Константа: «Что общего у императора с церковью?» Донатисты убедились, что они солидарны с империей не больше, чем сельский пролетариат. Раскол был как будто преодолен, восстание подавлено, но нужен был только повод, чтобы оно вспыхнуло с удвоенной силой.

Донат и Пармениан. В 355 году донатизм потерял своего основателя — Доната. На протяжении сорока лет этот грозный боец вел непрерывную борьбу. Быстрое распространение донатизма в значительной мере являлось его заслугой. Он обладал всеми необходимыми качествами вождя. Неподкупный организатор, последовательный теоретик, страстный оратор и писатель, умевший увлечь людей, требовательный как к себе, так и к другим, гордый и непримиримый, он мог, по признанию своего нумидийского противника Оптата Милевитанского, предъявлять своим епископам «невероятные требования», ибо они чтили его, «как бога».

Преемник его Пармениан не был африканцем по происхождению, но Карфаген стал его второй родиной. Это был способный человек, активный пропагандист, грозный полемист и красноречивый оратор. Его беспристрастность и честность внушали уважение даже врагам. Он сумел как нельзя лучше использовать эдикт императора Юлиана, который из равного презрения к католикам и еретикам провозгласил свободу культов, и не колеблясь, разрешил христианам, как это показал Л. Лески при изучении муниципального альбома[40] Тимгада, — вернуться к обычной жизни на общих основаниях. Возвращение изгнанников вновь раздуло пламя гражданской войны. Циркумцеллионы, возглавляемые своими епископами, громили церкви, издевались над клириками