осталась. Ведь больные люди никуда ехать не могут. Когда у мадам болит голова, она не встаёт. Быть может, я дам ей те капли. Про них мадам говорила, что, если их выпить много, можно заболеть.

– Не нужно. Я сам. – Отец с раздражением поморщился, повернувшись к дочери: – У Жаклин были лекарственные капли. Она не позволяла тебе их трогать. Говорила, что, если их много принять, можно заболеть. Разумеется, она имела в виду умереть, но пугать тебя не стала. Только откуда тебе было это знать? Ты дала ей лекарство…

– Нет, – прошептала Лиза, прижав руки к губам.

Её глаза широко распахнулись от осознания того, что она сотворила.

– …но дала слишком большую дозу…

– Нет-нет-нет! – Девушка замотала головой. Зажмурилась так крепко, как только могла.

– …и Жаклин умерла во сне.

Она не верила в то, что сказал отец. Даже не желала.

Лиза отчётливо вспомнила Жаклин. Её смешной журчащий выговор, тонкие пальцы, звонкий смех и ямочки на щёчках. Её бесконечное обаяние, перед которым даже её деспотичный отец оказался бессилен. Лиза любила свою гувернантку крепче матери, как ни стыдно было это признавать. Потому что матушку она помнила лишь благодаря портрету в спальне, а Жаклин Арно оставалась реальна. И Лиза мечтала вырасти похожей на неё.

Горячие горькие слёзы побежали по щекам из-под опущенных ресниц. Девушка содрогнулась всем телом, когда представила то, что совершила по детской глупости.

– Что это были за капли? – услышала она далёкий голос Алексея.

– Не припоминаю. – Отец без сил опустился в кресло. – Болиголов, кажется. Какое теперь это имеет значение?

– Большое, – бесцветным тоном возразил Эскис. – Болиголов легко достать. В некоторых садах он растёт, как сорняк. Им действительно лечат мигрени, но в больших дозах он вызывает паралич дыхательной и сердечно-сосудистой систем. Это смертельный яд растительного происхождения.

Лиза всхлипнула и открыла глаза, чтобы убедиться в том, что он говорит серьёзно.

– Я не могла убить девочек. – Бельская вытерла щёки тыльной стороной ладони, но слёзы всё равно текли.

Эскис вытянул из нагрудного кармана платок и подал ей.

– Благодарю. – Лиза осторожно взяла его и прижала сначала к уголку одного глаза, потом к другому.

– Сами скажете? – вопрос Алексея Константиновича был адресован её отцу. – Или мне прочесть запись из дневника?

– Убирайтесь из моего дома, – вяло произнёс Бельский, но с места не сдвинулся. – В вас нет ни капли жалости.

– Увы, но жалость порой непозволительная роскошь для врача. – Эскис пожал плечами и обратился к Лизе: – Ваши записи в дневнике после смерти Жаклин весьма сумбурны. Две страницы вовсе вырваны. Возможно, не вами. – Он бросил короткий взгляд в сторону Фёдора Бельского, но тот молчал. – Мне удалось понять лишь, что ваш уважаемый родитель пришёл в ярость.

Лиза вздрогнула. Понурилась, но смолчала. И платок прижала к губам, чтобы скрыть то, как они дрожат.

– Он винил вас в том, что произошло, я прав? – Вопрос прозвучал достаточно мягко, чтобы Лиза кивнула. – Что он сделал? Поднял на вас руку?

– Что вы себе позволяете? – Отец вновь начал закипать. Во взгляде заблестела знакомая ярость. – Я никогда и пальцем не трогал Елизавету!

Отец не лгал. На глазах у неё он много раз бил слуг до полусмерти. Вероятно, Лиза всегда в глубине души боялась, что отец однажды ударит и её.

– Это правда, – слабым голосом вымолвила она. – Папенька меня не обижал. Но я не лгу, – она наморщила лоб, – и совершенно не помню, что именно произошло. Тот… день… истёрся из памяти.

Алексей в задумчивости потёр подбородок. Он наблюдал за ней так пристально и холодно, что Лиза ощутила новый приступ дурноты. Будто и вправду чужой человек. Наверное, с таким лицом Эскис выслушивал всех своих пациентов.

– Вы могли удариться головой. – Алексей Константинович поднял руки, чтобы пресечь очередной взрыв возмущения со стороны её отца. – Но именно в тот момент и берёт начало ваш недуг.

– Недуг? – Лиза влажно всхлипнула. – О чём вы?

Она повернулась к Эскису. Ей нестерпимо хотелось, чтобы Алексей взял её за руку. Чтобы ничего не портило этот чудесный июльский день. Но её милый друг лишь выглядел утомлённым. Ни следа прежней нежности. И вправду: совершенно чужой человек, способный говорить чудовищные вещи. Поэтому её сердце разрывалось от боли.

Эскис задумчиво погладил потёртую обложку дневника.

– Смею предположить, что всё как раз началось с вашего желания сделать так, чтобы Жаклин Арно никогда не умирала, а отец не гневался на вас более. – Он встал с места и протянул ей дневник со словами: – Так появилась ваша вторая личность. Та самая Жаклин, которая якобы выжила.

Лиза осторожно взяла свой старый дневник. Внешне он был совершенно таким, каким он ей запомнился.

– Я вас не совсем понимаю, – она подняла на Эскиса испуганный взгляд.

– Полистайте, – мягко велел он, после чего отошёл к открытому окну, пока Лиза в растерянности шуршала исписанными страницами. Он встал вполоборота, заложив руки за спину. – Медицине известны подобные случаи. Их называют диссоциативным расстройством идентичности. Или раздвоением личности, проще говоря. Это психическое заболевание. Во время учёбы мне доводилось слышать о всевозможных случаях его проявления, но я никогда не думал, что столкнусь с ним вот так, – он оглянулся на Лизу. – Посмотрите внимательно на ваши записи. Ничего странного не замечаете?

– Нет, – честно ответила Бельская.

Алексей подошёл к ней. Сел рядом. Он взял в руки её дневник и открыл примерно в середине.

– Посмотрите вот сюда, – он провёл пальцем по строчкам. – А теперь сюда. Что вы можете сказать об этих записях?

– Я не знаю…

– Смелее, Елизавета Фёдоровна.

Она подняла на него заплаканные глаза.

– Здесь написано на французском. А здесь – на русском.

– Отлично, – уголки его губ дрогнули. – Теперь посмотрите на почерк. На наклон, размер и начертание букв. Вот здесь и здесь. Разницу видите?

– Да, – Лиза нахмурилась. – Будто разные люди вели записи. Но я никому не давала мой дневник.

– Это потому, что писали не только вы, но и ваша другая личность, Жаклин. – Он произнёс это так спокойно, что Лизе немедленно сделалось жутко.

Бельская обратилась к отцу в поисках поддержки и защиты от этого ужасного разговора:

– Разве же подобное вообще возможно?

Она была уверена, что папенька сейчас снова возмутится. Он непременно станет всё отрицать, а этого уже достаточно, чтобы поставить под сомнения жестокие выводы Алексея. Однако отец продолжал мрачно взирать на них из кресла в углу.

– После того как мадам Арно умерла, на тебя стало находить некое помутнение. – Слова Фёдора Бельского прозвучали худшим из всех приговоров. – В такие моменты ты начинала говорить по-французски, демонстрировала весьма странное поведение