От первого удара Василий успел увернуться, а второго, посчастью. Не последовало. По счастью — потому что он убил бы Бушуева — даром чтотесть! — если бы его кулак достиг цели. Целью было лицо Василия…

Но Бушуев вдруг замер с занесенной рукой, уставившись в егобешеные, побелевшие глаза. Потом побагровел, захрипел, схватился за горло ирухнул навзничь, где стоял.

Василий и Реджинальд кинулись к нему.

— God! God! [27] — бормотал англичанин, беспомощно всплеснувруками. — Он умер… Он умер?!

Голова Бушуева колотилась о землю, налитые кровью глазазакатились, скрюченные пальцы вцепились в землю, словно пытаясь удержаться,противиться той страшной силе, которая норовила унести его в те неведомые,мертвенные миры, где, может быть, уже находилась его дочь.

Василий прижал руку ко рту. Ох, лучше бы Бушуев ударил его,нет, лучше бы убил на месте! Сейчас он был бы спокоен, всевидящ… а может быть,уже встретился бы с милой сердцу, которая прошла по его жизни, как заряутренняя проходит, — и закатилась за горы, за леса.

Он впился зубами в ладонь, глуша стон. Ноги вдруг затряслисьтак, что Василию показалось — вот сейчас упадет. Он отошел и сел, прислонившисьспиной к толстому, серому, подобному слоновьей ноге стволу.

Откуда-то прибежал Нараян с целой охапкой темно-зеленойтравы, похожей на крапиву. Руки его были обернуты кусками ткани, и Василий тупосмотрел, как он сбросил с Бушуева нелепые деревянные сандалии с пуговкой,которую надо было зажимать между пальцами, и принялся растирать этой травой егобосые ноги.

Они мгновенно покраснели, будто ошпаренные, и Василий понял,что трава и впрямь схожа с крапивой. Он даже знал некогда ее название — знал,да забыл и теперь изо всех сил старался вспомнить, словно от этого зависелажизнь. И он вспомнил. Трава называлась кузинах и применялась при солнечныхударах и падучих как средство отвлечения крови от головы — получше даже, чемпиявки. И В самом деле — вскоре Бушуев перестал биться головой о землю и открылглаза. Правда, они еще были затуманены, однако лицо его уже приняло нормальныйцвет, и он озирался со вполне осмысленным выражением такого горя и отчаяния,что Василий только зубами скрипнул от чувства полной безысходности.

— Варя… Варюшенька где? — пробормотал Бушуев. — Неворотилась? Ох, лихо, лихо… Что далее, то хуже!

Дайте встать — пойду по следу ее, разыщу!

"Не скоро ты еще сможешь идти, — подумал Василий, глядяна ноги Бушуева, покрытые от подошв до колен кровавыми волдырями. — Нараянпостарался на славу.

Даже если бы хотел нарочно тебя обезножить и нас тут надолгозадержать, не мог бы лучше придумать!"

Он сидел, бессмысленно озираясь по сторонам. Поляна былапуста, и джунгли за нею — тоже пусты. Даже обезьян не было, даже птиц. Словноих тоже похитили вместе с Варенькой и унесли… куда? О, знал бы он! Знал бы он,кто превратил этот путь, широкий, исполненный счастья, который, чудилось,навеки простерся перед ним и женой, в непроходимую болотину, в пропасть отвесную,в обрывистую тропу еще похлеще той, с коей вчера сорвался Реджинальд!.. О,знать бы, кто содеял сие, — Василий жизнь положил бы, чтобы найти его иотомстить. Даже если Варенька уже мертва, он отыскал бы своего лиходея и, забыво христианском милосердии, о человеколюбии, заставил бы его пройти через всестадии отчаяния, которые он испытал нынче поутру, проснувшись — и не найдя ееблиз себя: беспокойство, постепенно перешедшее в тревогу, затем опасение, страх— и наконец беспросветный, безнадежный ужас, занавесивший весь мир вокругнепроницаемым черным покрывалом.

Но она еще жива. Нет, не потому, что Кангалимма, эта древняяобманщица, трусливо затаившаяся где-то, эта лживая колдунья, посулила имумереть в один день!

Василий впился ногтями в кожу ладоней до боли, до крови. Онготов был вытерпеть какую угодно боль, чтобы заглушить в себе эту мукумученическую, это чувство: она жива, она зовет его на помощь, а он не знает,где, в какой стороне бесконечного мира ее искать!

Когда Вареньку укусила змея, когда ее увезли из шатратхагов-душителей, Василий тоже испытывал страшное отчаяние, но не такоевсепоглощающее. Тогда почти сразу появлялся Нараян и спасал или подсказывал,куда идти, что делать для спасения Вареньки. Василий в глубине души ужеуверовал, что Нараян, подобно божественным советчикам-адитьям, видит всенасквозь и охраняет окружающее, однако… однако и Нараян сидит сейчас на траве,видимо не зная, что делать, угрюмо, незряче вперив глаза в блестящего своейтемно-серой шерсткой молоденького йангуста, который забавлялся с какой-тотолстой темной веревкой.

Да это же змея, наверное, убитая зверьком, который был раз впять или шесть короче ее, зато обладал поразительным бесстрашием и столь жепоразительно острыми зубами. Мангуст нападал на дохлую кобру, словно победа надчудовищем показалась ему слишком легкой и он желал продлить сражение. Онвцеплялся зубами ей в голову и трепал так, что тугое мертвое тело вилось потраве, будто живое. Наконец мангуст закрепил успех тем, что перекусил мордузмеи, и, отшвырнув ее от себя, удалился с видом пресыщенного триумфатора.

Кобра упала чуть ли не к ногам Василия, так что широкийкапюшон почти коснулся его. Брезгливо сморщившись, он пошарил в траве, нашелкакую-то палку и, поддев на нее дохлую гадину, совсем уж приготовился заброситьее подальше, как вдруг что-то блеснуло по краям ее безобразного капюшона.Василий пригляделся. Да нет, ничего особенного, это всего лишь дырки,оставленные острыми зубами мангуста.

Он встал, держа кобру на палке. Надо было отбросить змею, аон все стоял и глядел на нее — с ощущением, что это уже было с ним раньше. Нуда, конечно! Точно так же он стоял в саду магараджи, рядом с умирающейВаренькой и переломанным кустом розы роз, держа перекинутую через трость толькочто убитую им кобру.

Ее туловище было все исхлестано, голова проломлена, а покраям широкого капюшона зияли точно такие же дыры. Он тогда еще подумал, чтопроткнул их острием трости…

И вдруг догадка, будто черная смертельная тень демона,подкралась к нему и обвилась вокруг, заглядывая в глаза и смертельной усмешкойявляя свою страшную очевидность.