Впрочем, идти тихо не удавалось: вся его амуниция грохоталатак, что дал бы деру даже бенгальский тигр-людоед. Поэтому Василий не опасалсяникакого нападения, когда шел сквозь ночные джунгли. Тигры не тигры, но шакалыпреследовали его всю дорогу немаленькой стаей, раздирая уши своим воплем, дикимхохотом и лаем. Дерзость уживалась в них с трусостью, и, хотя их было вполнедостаточно, чтобы поужинать Василием, ни один шакал не осмелился подойти ближечем на несколько шагов. Достаточно было приостановиться и привести в лязганьевесь навьюченный арсенал, как стая с невообразимым визгом отбегала прочь, апотом и вовсе отвязалась — отстала, так что теперь, когда Василийприостанавливался перевести дух, он слышал только ночные шорохи джунглей.

Тихо и глухо было всюду; все спало кругом, на земле и надголовой. Порою тяжелый, мерный звук шагов бессонного слона глухо раздавался втиши, словно удары молота по наковальне в подземной кузнице. По временамразносились странные голоса и звуки, будто кто-то воет меж дерев. «Может, лешийтутошний?» — бледно усмехнулся Василий и на всякий случай перекрестился надетойна правую руку латунной рукавицей со смертоносной саблей-хандой, лязгнув приэтом щитом, прикрывающим спину, и почему-то вспомнив разговор, который они сВаренькою вели о родстве санскрита с русским языком. Выходит, не только срусским! Ханда — это рукавица, надетая на руку, а по-английски и, кажется,по-немецки хэнд, hand — и есть рука! Едва ли это простое совпадение. Надо будетсказать об этом Вареньке, когда он отыщет ее…

Ни на мгновение Василий не отяготил своих размышленийпредательским «если», однако вдруг резко, громко крикнул от боли, вцепившейся всердце. Жалобный вой шакалов позади замолк, и, словно эхо, послышалосьметаллическое трещанье ночных сверчков, заунывное кваканье древесной лягушки дамелкая дробь, выбиваемая кузнечиками. Временами все это утихало, чтобы потомснова наполнить лес стройным хором. Но Василий больше не задерживался, почтибежал, чтобы не дать тоске одолеть себя, и совсем скоро впереди заблестела подлуной криво изогнутая, словно сабля-кукри, широкая Ганга; несколько слабых,случайных огоньков показали ему Ванарессу. Значит, вон та черная одинокая гора,ощетиненная зубчатыми вершинами, со странным нагромождением на макушке, не болеечем в часе пути от того места, где приостановился осмотреться Василий, — дворецмагараджи. И теперь дойти до него — это просто ничто, полдела. Главное — войти.

Ему пришлось остановиться здесь. Светало неудержимо, и немогло быть ничего нелепей, чем появиться на подступах к дворцу в одиночку средьбела дня.

Он вспоминал огромные тяжелые ворота, которые не всякоестенобитное орудие прошибет. Говорят, взбесившиеся слоны на такое способны,однако ворота дворца были усеяны острыми шипами — не против взбесившихся, апротив обыкновенных боевых слонов, чтобы они не решались выбить ворота лбами.

Ему и в голову не приходило идти в Беназир, просить помощи уангличан. Всех доказательств у него — только догадки, впрямую владыку Такура необвинишь: любое ложное свидетельство стоит две-три рупии, а этих рупий умагараджи — замучаешься считать, так что от бездоказательного обвинения онотвертится. Кроме того, Ост-Индская компания ставит превыше всего своикоммерческие интересы, а магараджа — один из лучших ее торговых партнеров. Ибудь Варенька хотя бы англичанкой, может быть, чиновники пошевелились бы. Аради russian lady? Нет, нечего и ждать. Ведь беда, никаких, ну никакихдоказательств, ничего нет у Василия, кроме предположений и безошибочногоинстинкта воина, знающего, где затаился его враг, кроме чутья охотника,ведущего его по следу добычи. И боли в сердце — будто оконечник стрелы, дрожькоторой подсказывала направление, откуда она прилетела…

Василий почти ничего не ел ни вчера, ни сегодня, но голодане чувствовал, не чувствовал и слабости. Это все же не зима 12-го года, когдане только французы умирали на Смоленской дороге — у нарядных русских гусар тожебрюхо подводило. Здесь всякий куст напитает, да и бандеры, которые всю ночьмчались за ним следом — вернее, над ним, по ветвям, почему-то были страшноозабочены его пропитанием. Бананы, кокосовые орехи, манго то и дело сыпались наВасилия, так что он даже подумал, что обезьяны желают ему удачи. Или стараютсязадобрить его. Почему?

Бред, конечно. Опять те же причуды другой страны,чужеземщины…

Он смотрел на нарядные стены, изучал башни, подъемный мост.Конечно, слишком далеко, не разглядеть толком. Зато он мог бы поклясться, чтопышная кавалькада не выезжала из этих ворот, а значит, магараджа во дворце.

«Ладно. Отдайте мне жену — и я оставлю вас в покое, —мысленно посулил Василий кому-то, будто откупался. — Ей-богу, клянусь Святымгосподом нашим и… чем хотите, хоть Шивой, хоть всеми вашими Брамами, вместевзятыми, — уйду. Оставайтесь с англичанами, возитесь с ними, играйте! Толькоони вам еще накрутят хвоста — они ведь такие же упертые, как вы, и скоро выузнаете, кто для кого — пария!»

Как стемнело, он снова пустился в путь. Луна шла где-торядом, за горами, однако Василий приказал себе не думать о том, что она скоровыглянет. Тем более что вполне хватало ясного звездного света, чтобы убедиться:мост поднят. Ну разумеется! Что же, ты полагал, подойдешь к воротам,загрохочешь кулачищами, будто Иван-царевич, добравшийся до Кащеева замка: «Ану, отдавай мою ненаглядную, а коли нет, мой меч — твоя голова с плеч!»?

Куда там! Прилетит копье из тьмы — тут и поляжешь, иВаренька даже не узнает, что ты был здесь, звал…

Нет, путь один — тайный. Если изловчиться перебраться черезров, дальше будет проще.

Он стоял в тени пальмы, прислонясь к ее стволу, и от всейдуши надеялся, что если кто-то увидит его с крепостной стены, то примет зашального демона — или лесного разбойника, который стоит здесь от нечего делать,желая насладиться очаровательными часами ясной ночи.

В том-то и беда, что ночь ясная и вокруг нее, в прошлое ибудущее, — череда таких же ясных ночей. Сейчас бы тот ливень, что обрушился подМалоярославцем… тогда они подкрались к мусью, словно небо их извергло вместе соструями дождя, громом и молнией! Показалось даже, что фортуна уже повернулась крусским лицом, — однако это лишь показалось. Потом они отходили до самойМосквы, и тоскливое предчувствие поражения смотрело им в лицо с небес очамисолнечными, лунными, звездными…

Нет. Не думать о неудаче! Думать о победе — и как се взять,эту победу.

Темная вода ниже краев рва лежала неподвижно. Кажется,что-то маслянисто поблескивало на отлогом противоположном берегу, а может быть,и нет. Не стоило думать о жутких обитателях рва, и Василий осторожно пошел поберегу, ведя взором по краю стены, пытаясь отыскать место, где она окажетсяпониже, а берег — повыше. Он дошел почти до обрыва, за которым сразу начиналисьджунгли, когда увидел заметный спуск.