мытарствами других людей, и, помогая несчастным, я, по сути, защищала саму себя, ибо себя мне было жаль не меньше, чем других.

Любимый раб брата первого министра убил и ограбил одного китайца; брат, жена и дети убитого, беззащитные и до смерти напуганные, остались без средств к существованию. Убийца оградил себя и подельников от ответственности, поделившись награбленным со своим хозяином. Напрасно вдова взывала к справедливости. Судьи оставались глухи к ее горю, а денег на то, чтобы заплатить им, у нее не было. Но она продолжала обивать пороги судебных учреждений, пока своей назойливостью вконец не разозлила судей. Чтобы запугать ее, они под каким-то чудовищным предлогом велели арестовать и бросить в тюрьму ее сына. Эта двойная жестокость довела несчастную мать до полного отчаяния. Разъяренная, она явилась ко мне и заклинала, чтобы я сейчас же пошла к королю и потребовала вернуть ей похищенного ребенка. А потом в припадке горя бросилась передо мной на колени, обхватила мои ноги и, завывая, умоляла помочь ей. Человеческое сердце не могло отказать безутешной матери. Не без труда я добилась освобождения ее сына; но, чтобы его снова не схватили, мне пришлось оставить его у себя в доме под другим именем. Я звала его Тимоти, или на китайский манер Ти.

Когда мы с этой женщиной и братом убитого явились во дворец главного министра, самого знатного сановника мы застали в полуголом виде. Он играл в шахматы. При моем появлении кралахом велел одному из рабов принести ему куртку, которую он надел, не застегивая, и спокойно продолжал партию. Лишь закончив ее, он спросил, какое у меня к нему дело. Я объяснила, и он, казалось, рассердился, но все-таки вызвал к себе брата, долго беседовал с ним и по завершении этой беседы заявил моим несчастным protégés, что прикажет их высечь, если еще услышит от них жалобы. Затем повернулся ко мне и, мрачно улыбаясь, сказал:

– Слишком много неприятностей от китайцев. До свидания, сэр!

Я была безмерно удивлена, поскольку знала немало случаев, когда первый министр принимал правосудные решения вопреки воле короля. В тот же вечер, сидя в одиночестве в своей гостиной и, как обычно, делая записи, я услышала тихий шорох, словно в комнате находился кто-то еще. Оглядевшись, я увидела, к своему великому удивлению, что возле пианино притаился один из младших судей первого министра. Я спросила, как он посмел тайком пробраться в мой дом.

– Госпожа, – ответил он, – меня впустили ваши слуги. Им известно, кому я служу, и потому они не посмели закрыть передо мной дверь. Довожу до вашего сведения, что меня к вам прислал Его Светлость Чао Пхья Кралахом. Он просит, чтобы вы подали в отставку в конце текущего месяца.

– Кто уполномочил его просить, чтобы я подала в отставку? – осведомилась я.

– Не знаю, но вам лучше повиноваться.

– Передайте ему, – ответила я, не в силах сдерживать гнев из-за этой трусливой попытки меня запугать, – что я уеду из Сиама тогда, когда пожелаю, и никому не позволю устанавливать мне сроки отъезда.

Он удалился, бормоча извинения, униженно и подобострастно кланяясь. Это был тот самый негодяй, по наущению которого Мунши подвергся столь унизительному избиению.

В ту ночь я не сомкнула глаз. Благоразумие вновь и вновь подсказывало мне спасаться бегством, но в конце концов я заглушила голос этого трусливого советника и твердо решила остаться.

Недели через три после описанного случая Его Величество собрался совершить путешествие на север страны, и, поскольку он пожелал, чтобы я сопровождала своих учеников, первому министру было велено приготовить на своем пароходе «Волант» каюту для меня и моего сына. Перед отъездом из дворца одна из моих обеспокоенных подруг взяла с меня обещание ничего не есть и не пить ни капли вина на борту парохода, и этот запрет выполнить оказалось нетрудно, поскольку мы сытно поели и вдоволь напились в Большом дворце, где провели целый день. Но я упоминаю об этом лишь затем, чтобы показать свое душевное состояние, побудившее меня продлить свое пребывание в Сиаме, хотя находиться здесь становилось невмоготу.

Затем какое-то время жизнь в королевском дворце протекала довольно спокойно, но моя нагрузка увеличивалась, а здоровье начало давать сбой. Я уведомила Его Величество, что мне требуется хотя бы месяц отдыха и что я подумываю о поездке в Сингапур. Ему очень не хотелось отпускать меня, в связи с чем он заявил, что я слишком высоко оцениваю свои услуги, на самом деле помощи от меня мало, и он моей работой недоволен. И если я намерена бездельничать целый месяц, он, разумеется, не обязан платить мне за это время, не преминул добавить король. И сдержал свое слово. Тем не менее, пока я была в Сингапуре, он прислал мне туда очень любезное письмо, в котором заверял, что его жены и дети ждут не дождутся моего возвращения.

После печальной кончины маленькой принцессы, Чао Фа-йинг, король стал относиться ко мне более душевно, но объем работы, которую он мне поручал, был пропорционален его доверию. Порой он давал мне, как секретарю, такие задания, которые европейскому суверену и в голову бы не пришли. И, если я отказывалась их выполнять, он бранился, приказывал не пускать меня во дворец; я даже подвергалась оскорблениям и угрозам со стороны его прихвостней и рабов, которые вечно ползали у его ног. Дважды – когда я отказалась написать лживое письмо сэру Джону Боурингу, ныне занимающему пост полномочного посла Сиамского двора в Англии; и затем, когда я отказалась обратиться к графу Кларендону по поводу одного британского офицера, тогда служившего в Сиаме, – Его Величество пригрозил, что отдаст меня под суд в британском консульстве. Он был так разгневан, что я действительно испугалась за свою жизнь. Целых три дня просидела дома, закрыв на засовы двери и окна: все ждала, что вот-вот грянет гром.

Похоронив вице-короля, который приходился ему родным братом, Его Величество повел себя самым постыдным образом. Всем было известно, что в гареме вице-короля – первые красавицы Лаоса, Пегу и Бирмы. Особенно славилась своими многочисленными достоинствами принцесса Чиангмая, обладавшая необычайной красотой и ангельским характером. Этикет не позволял братьям королевской крови заглядываться на женщин из сералей друг друга, однако Маха Монгкут, используя методы, совершенно недостойные его высокого положения, разузнал о появлении в гареме вице-короля этой знаменитой и желанной красавицы [158]. И хотя она, тайно сочетавшись браком с его братом, теперь приходилась ему невесткой, он, пренебрегая всякими понятиями нравственности и такта, не скрывал зависти и досады. Более того, эти