постыдные чувства подкреплялись и другими соображениями, помимо просто сладострастия и показного хвастовства. Отец этой женщины, правитель зависимого от Сиама Чиангмая, несколько раз отважно и дерзко выступал против агрессивной власти короля. А однажды, когда Маха Монгкут потребовал, чтобы тот прислал в Бангкок своего старшего сына в качестве залога преданности и безупречного поведения отца, этот правитель, ничуть не испугавшись, ответил, что он сам себе залог. При повторном требовании, выраженном более жестко, молодой принц покинул двор отца и укрылся в крепости вице-короля, где ему оказали самый радушный прием. Там он находился, пока не счел целесообразным найти более надежное или менее опасное убежище.

Возникшая таким образом дружба между двумя гордыми и смелыми правителями со временем стала прочной и долговечной, и в результате принцесса Сунартха Висмита (охотно, по доброй воле) вышла замуж за вице-короля примерно за год до его смерти.

Сын короля Чиангмая так и не прибыл ко двору короля Сиама, но грузный старый правитель в сопровождении доверенных сторонников нагло явился ко двору собственной персоной, и Маха Монгкут, втайне уязвленный, внешне изобразил снисходительность и сделал вид, что не заметил отсутствия молодого вассала.

Память об этих случаях неповиновения раздражала Верховного короля, и он довольно часто посещал дворец вице-короля под предлогом решения каких-то семейных дел, порученных ему покойным братом, а на самом деле – чтобы познакомиться с очаровательными женщинами из его гарема. И, как это ни предосудительно выглядело даже с учетом сиамских представлений о божественном праве королей, наиболее привлекательных и воспитанных из них тайно увозили в его собственный гарем. Некоторое время я ничего не слышала о принцессе Чиангмая, но было любопытно, даже забавно, наблюдать, с каким тихим презрением относятся к новеньким женщины королевского гарема, особенно к соперницам из Лаоса, которые обладают более утонченной красотой и вообще намного милее своих сиамских сестер.

Как-то раз Его Величество решил две недели пожить во дворце вице-короля, что породило опасные сплетни среди обитателей его собственного дворца. Главная жена короля, леди Тхенг, даже осмелилась намекнуть, как бы не постигла его участь брата, умершего от медленно действующего яда. Весь его гарем гудел как потревоженный улей: некоторые женщины были охвачены непривычным и неестественным весельем, другие посылали доверенных рабов советоваться с придворными астрологами и предсказателями. В конце концов все заинтересованные лица, – общаясь между собой таинственным шепотом, на языке взглядов и жестов, посредством «женского телеграфа» делясь друг с другом агентурными сведениями, – пришли к заключению, что их повелитель стал жертвой чар колдуньи или чародейки.

Вот такая ситуация сложилась во дворце, когда Его Величество неожиданно и без предупреждения вернулся в свой дворец, причем в столь невиданно отвратительном расположении духа, что все были в полном недоумении, не знали, как себя вести. Ранее какое-то время я с большим успехом исполняла главную роль в придворном «спектакле», который придумала с самыми добрыми намерениями леди Тхенг. Всякий раз, когда король впадал в ярость и готов был отхлестать плетью или цепью какое-нибудь провинившееся нежное создание из своего гарема, я по тайному знаку главной жены входила к нему с книгой в руке и просила Его Ученое Величество срочно помочь мне разобраться с трудным местом при переводе текста на санскрит, сиамский или английский язык. Смысл этой уловки был до нелепого очевиден, и, должно быть, она удавалась именно в силу своей детской наивности, но, как бы там ни было, та или иная несчастная особа порой избегала вспышки королевского гнева. Изрыгая проклятия и оскорбления, король вдруг резко умолкал и с живым интересом ученого мужа погружался в решение головоломки. Это было комичное зрелище. Я нередко дрожала от страха, опасаясь, что он разгадает мою хитрость, но этого не происходило. Однако после его возвращения из дворца вице-короля даже эта невинная уловка не давала результата. Однажды, когда я решила в очередной раз ею воспользоваться, король повелительным тоном приказал мне удалиться и запретил приходить к нему, пока он сам за мной не пошлет. После этого буквально каждый день одна или несколько обитательниц гарема страдали от его самодурства, жестокости и злобы. Я слышала вздохи и рыдания множества молодых и старых женщин, и все они были уверены, что короля околдовали и он не в себе.

Со времени моего прибытия в Сиам мне приходилось решать немало трудных задач, но этот период стал особым испытанием для моих сил и выносливости, ведь я совмещала обязанности гувернантки и личного секретаря Его Величества. Король превратился в капризного вздорного тирана, которому угодить, казалось, было невозможно. Я не знала, чего ожидать от него в ту или иную минуту. Но он не прекращал своих занятий и особенно усердно продолжал упражняться в переписке на английском языке, что приносило ему успокоение, доставляло удовлетворение и тешило его гордость. Возможно, сторонний наблюдатель получил бы редкое удовольствие, отмечая, как бегло король говорит и пишет на иностранном языке, хоть и не без чудны́х оборотов, – если бы не его капризы, порой до того нелепые, что на них даже обижаться не хотелось. Он сам сочинял письма, подписывал их, скреплял печатью и отправлял личной почтой в Европу, Америку и другие регионы, а спустя несколько месяцев требовал, чтобы я от своего имени написала этим адресатам и сообщила, что указания, изложенные в предыдущем письме, ошибочны, и это моя вина – я неправильно истолковала слова короля, неправильно перевела и т. д., – а у Его Величества ничего подобного и в мыслях не было. Раз или два, понимая, что дело действительно требует объяснения или извинения со стороны Его Величества, я умудрялась составить письмо таким образом, что, не компрометируя короля, сумела нейтрализовать созданные им проблемы. Но я понимала, что долго так продолжаться не может. В те дни, когда готовились к отправке письма за рубеж, я по восемь-десять часов занималась этой деликатной и обременительной работой. И наконец грянула катастрофа.

Король обещал сэру Джону Боурингу, что назначит его полномочным посланником ко двору императора Франции для проведения от имени Сиама переговоров по выработке новых договоров о владениях в Камбодже. Но потом, как всегда, засомневался и передумал, решив направить во Францию сиамское посольство во главе с Его Светлостью Пхра Нан Ваем, ныне известным как Его Превосходительство Чао Пхья Шри Суривонгсе. Как только эта причуда пришла ему в голову, король вызвал меня и невозмутимо велел в письме сэру Джону объяснить суть дела, по возможности сославшись на совет консула королевы Великобритании, а если я чрезмерно щепетильна на этот счет, можно написать, что это я сама дала