стали заранее чертить границы). Формально, в соответствии с имеющимся договором, все козыри были на руках у Болгарии, тем более что она, вынеся на себе большую часть ратных трудов, ни с того ни с сего потеряла часть земель — Силистру. Однако формальности мало кого волновали. В Белграде опасались, что София, многократно усилившись, не захочет воевать с Австро-Венгрией, как было прописано в том же договоре, а, наоборот, «задружит с нею».

Эти опасения были чисто гипотетическими, а вот основанное на них решение не отдавать болгарам земли, которые сами же признали болгарскими, — суровой практикой. В феврале Болгария отказалась жертвовать своими территориями, на которые сербы претендовали «по причине ее огромных успехов и в знак дружбы», и этот вполне естественный отказ в Сербии восприняли как подтверждение «готовящегося предательства», начав тайные переговоры с Грецией. Афины, со своей стороны, видя, что желаемых территорий на юге Албании не получат, тоже требовали «удовлетворения» от Болгарии, заняв Салоники и категорически отказавшись уходить на том основании, что в греко-болгарском договоре обсудить вопрос о разделе следовало после победы.

В итоге 1 июня (по новому стилю) был подписан тайный греко-сербский пакт о взаимопомощи «в защите законно приобретенных территорий от болгарского агрессора», а через сутки к «Союзу трех» (Черногория подразумевалась) по приглашению подписантов примкнула и Румыния, считавшая, что Болгария, отдав только Силистру, но без Южной Добруджи и Варны, «нанесла урон румынскому королевству и оскорбление румынской чести».

О такого рода настроениях союзников в Софии знали задолго до подписания Лондонского мира, когда переговоры еще шли в полный рост. Впоследствии в открытом письме, оригинал которого сохранился, Димитр Ризов детально рассказал о своей поездке в Белград по поручению премьера, просившего его убедить коллегу Пашича в том, что Болгария хочет только своего и вовсе не собирается вредить Сербии, а нарушать договоры нехорошо. По итогам поездки эмиссар, имевший в сербской столице массу связей на всех уровнях, да и сам бывший сторонником союза с Белградом, пришел к выводу, что «пить боржоми» уже поздно, поскольку ситуация стала необратимой.

«Даже по самым дружеским беседам, — указывает он, — было ясно, что "родные братья" намерены не уступать нам ничего из того, что по союзному договору причитается нам, даже если для этого потребуется воевать с нами. [...]

 В арбитраж России не верили, в "австрийском интересе" не сомневались. Лучшие перья проповедовали неожиданный захват Софии прямо сейчас, пока болгарские войска стоят в Чаталджи и Булаире. [...] В офицерских кругах заявляли, что если арбитраж России под любым предлогом отнимет у Сербии хоть клочок земли, хотя бы и населенный болгарами, следует прогнать Пашича и привести к власти людей, которые не подчинятся этому решению».

Итак, завершает Ризов, «выехав с уверенностью в возможности договориться, вернулся я с пониманием, что поведение Сербии предрешало и наш спор с Грецией — одно из двух: или Болгария уступит Греции и Сербии большую часть Македонии, или же будет воевать с ними. Отдавать болгар и болгарское, кровью политое, я не считал возможным и знал, что среди болгар я не один таков. Мне было ясно, что война неизбежна».

Справедливости ради, некоторые основания для истерики у сербов все-таки имелись. Отказавшись от мира в декабре, когда основные цели договора были достигнуты, и явно продемонстрировав желание выйти за пределы болгарских земель, усугубленное еще и затягиванием переговоров в Лондоне, София в самом деле дала повод подозревать себя в стремлении стать гегемоном полуострова. Заявления Фердинанда о «пращуре Симеоне и пращуре Калояне» лишь подлили масла в огонь, дав сербам повод вспомнить о «пращуре Стефане Душане», а грекам и вовсе о десятках разнообразных «пращуров».

А главное, не из пальца были высосаны и рассуждения об «австрийском интересе». Вена в самом деле суетилась, и было почему. Крах Порты очень сильно ударил по планам обоих Рейхов на грядущую Великую войну. Турция — прикормленный, повязанный, очень важный союзник — выпала из игры, на нее — как на противовес России — можно было не рассчитывать, а вот усиление Сербии означало, что в случае чего послать против нее придется намного больше сил, чем предполагали в Вене и Берлине. Поэтому главнейшей задачей Дунайской державы стало любой ценой оторвать от Сербии Болгарию, разбив мощный Балканский блок и создав противовес абсолютно пророссийскому Белграду. По словам Вильгельма II, «со славянами нужно обходиться по принципу "divide et impera"[76]. А тем более с Болгарией!». Так и работали.

Еще в разгар войны именно Вена — даже раньше Петербурга — заявила, что «Адрианополь, бесспорно, болгарский», Сербия «обязана в отношении Македонии соблюдать принцип "pacta sunt servanda"»[77], а претензии Румынии на Добруджу осудила как «необоснованные с точки зрения морали» — открыто, честно и весьма усладительно для болгарского слуха. Параллельно, правда, послы Рейхов в Бухаресте дали понять, что, конечно, одной Силистры мало, и если румыны потребуют все-таки всю Добруджу, «требование будет встречено с пониманием», но эти пояснения были даны негласно, и в Софии о них ничего не знали.

Из газет того времени

РОС-СИ-Я! РОС-СИ-Я!

Россия оказалась в цугцванге. Роль общепризнанного арбитра, которую Сергей Сазонов считал своим «важнейшим успехом», оказалась с червоточинкой. Сергей Дмитриевич еще весной это прекрасно понимал и уведомлял государя, что «истинная цель наших венских партнеров состоит в том, чтобы войти в сделку с Болгарией, тем самым одновременно разрушив единство блока балканских государств, обеспечив свои интересы в направлении к Салоникам и отторгнув Болгарию от тяготения к России». Но понимание факта мало облегчало выработку стратегии.

Как честный арбитр Петербург не мог не присудить болгарское болгарам, отказав сербам. Однако, с другой стороны, Фердинанд вечно смотрел на сторону, а «великосербы» были абсолютно верны, и такой честный арбитраж, ничего не гарантируя с болгарской стороны, мог пошатнуть верность сербскую, поскольку Апис с братвой сочли бы столь неуместную честность, лишающую Сербию не только выхода к морю, но и компенсаций за счет богатенького соседа, предательством (а как поступают в Белграде с «не попавшими в струю», все слишком хорошо знали). Так что мораль моралью, а приходилось вертеться.

Уже в конце апреля глава МИД России направил Николаю Гартвигу — русскому послу при сербском дворе — «весьма доверительное письмо», информирующее его, что при всем уважении к букве сербско-болгарского договора развитие событий вынуждает Россию строить балканскую стратегию не только «с точки зрения права», но и на основе «оценки, исходящей из принципа политической целесообразности», которая состоит в том, чтобы «всецело