В этой связи я должен упомянуть его план основания немецких городов на оккупированных территориях Советского Союза. 24 ноября 1941 года, в самый разгар зимней катастрофы, гауляйтер Мейер, заместитель Альфреда Розенберга, рейхсминистра по делам оккупированных восточных территорий, попросил меня возглавить отдел «Новые города» и спроектировать, а потом и построить комплексы для немецких гарнизонов и немецких гражданских властей. Я окончательно отверг это предложение в конце января 1942 года на том основании, что централизация городского планирования неизбежно приведет к единообразию, а взамен предложил возложить финансирование новых городов на крупные немецкие города.

Когда в начале войны на меня была возложена ответственность за строительство для армии и военно-воздушных сил, я значительно расширил соответствующую организацию. Правда, через несколько месяцев двадцати шести тысяч строительных рабочих, нанятых для этих обширных военных программ, было бы явно недостаточно, но к тому времени я уже мог гордиться своим маленьким вкладом в общие военные усилия и несколько успокоил свою совесть тем, что занят не только мирными планами Гитлера. Самой неотложной была авиационная «Программа «Юнкерс-88», в рамках которой предстояло наладить выпуск новых двухмоторных пикирующих бомбардировщиков среднего радиуса действия «Юнкерс-88». За восемь месяцев были построены большие заводы в Брюне, Граце и Вене, каждый больше, чем завод «Фольксваген». Здесь впервые мы использовали готовые бетонные панели. Однако с осени 1941 года наши работы тормозились недостатком горючего. Хотя наши программы были первоочередными, поставки горючего для них к сентябрю 1941 года сократились до трети, а к 1 января 1942 года – до одной шестой наших потребностей. Это всего лишь один пример того, насколько Гитлер переоценивал свои ресурсы в начале военных действий в России.

В то же время мне передали контроль над восстановлением разрушенных в авианалетах берлинских зданий и строительством бомбоубежищ. Так, еще не подозревая о своем будущем, я готовился к обязанностям министра вооружений. Во-первых, я получил возможность ознакомиться с беспорядками, царившими из-за произвольного изменения программ и приоритетов и причинявшими ущерб производству. Во-вторых, научился разбираться в межведомственных отношениях и разногласиях внутри властной верхушки.

Например, я принимал участие в совещании у Геринга, на котором генерал Томас выразил тревогу по поводу непомерных требований, предъявляемых руководством к экономике. Геринг заорал на уважаемого генерала: «А вам какое дело? Этим распоряжаюсь я, слышите? Я! Или, может, вы руководите четырехлетним планом? Вас никто не спрашивает. Фюрер поручил все это мне, и только мне!» В таких спорах генерал Томас не мог рассчитывать на поддержку своего шефа генерала Кейтеля, который только радовался, когда Геринг набрасывался не на него. Прекрасно продуманный в управлении военной промышленности и вооружений Верховного главнокомандования план так и не осуществился, но, как я понял уже тогда, Геринг вообще бездействовал, а если когда и пытался что– то сделать, то лишь создавал полнейший хаос. Он никогда не утруждался тщательной проработкой проблем, а принимал решения на основе импульсивных озарений.

Несколько месяцев спустя, где-то в ноябре 1941 года, я как руководитель военного строительства принял участие в беседе фельдмаршала Мильха с доктором Тодтом. Осенью 1941 года Гитлер был убежден в полной победе над русскими и считал первоочередной задачей укрепление военно– воздушных сил для своей следующей операции – покорения Англии[89]. Мильх по долгу службы настаивал на приоритете авиации, а доктор Тодт, лучше разбиравшийся в общей военной ситуации, был близок к отчаянию, ибо он отвечал за скорейшее увеличение производства вооружения для армии, но не имел приказа Гитлера, который придал бы его заданию необходимый статус первоочередного. В конце беседы Тодт так сформулировал свою беспомощность: «Самое лучшее, если бы вы взяли меня в ваше министерство и назначили вашим помощником».

Осенью 1941 года я снова посетил завод Юнкерса в Дессау, чтобы встретиться с генеральным директором Коппенбергом и скоординировать наши программы с его производственными планами. Когда мы закончили все дела, Коппенберг провел меня в тщательно охраняемое помещение и показал сравнительную диаграмму производства бомбардировщиков в США и Германии на следующие несколько лет. Я спросил его, что наши лидеры говорят об этих удручающих данных. «Да в том-то и дело! – воскликнул он. – Они мне не верят». И разрыдался. Несмотря на тяжелые бои, которые вело люфтваффе, у его главнокомандующего Геринга была уйма свободного времени. 23 июня 1941 года, на следующий день после нападения на Советский Союз, Геринг счел возможным вырядиться в парадный мундир и осматривать вместе со мной макеты своего управления, выставленные в Трептове.

8 ноября в Лиссабоне открывалась выставка современной немецкой архитектуры, и это было мое последнее на грядущую четверть века путешествие, связанное с искусством. Предполагалось, что я полечу на самолете Гитлера, но когда выяснилось, что известные алкоголики из свиты Гитлера, такие, как адъютант Шауб и фотограф Хоффман, тоже собираются лететь, я избавился от их компании, испросив разрешения у Гитлера ехать в Лиссабон на своей машине. Я увидел старые города: Бургос, Сеговию, Толедо и Саламанку; посетил Эскориал, дворцовый комплекс, сравнимый по масштабам разве что с гитлеровским Дворцом фюрера, хотя строился он с другими, более духовными целями – Филипп II окружил центральный дворец монастырем. Какой контраст с архитектурными идеями Гитлера! В одном случае изумительная простота и чистота форм, великолепные интерьеры; в другом – выставленная напоказ роскошь. К тому же это довольно мрачное творение архитектора Хуана де Эрреры (1530–1597) гораздо больше соответствовало нашей зловещей ситуации, чем победная музыка, выбранная Гитлером. В часы уединенного созерцания мне впервые пришла в голову мысль о том, что мои архитектурные идеалы сбили меня с верного пути.

Из-за этой поездки я пропустил визит в Берлин своих парижских знакомых, среди них Вламинка, Дерена и Деспио, коих сам и пригласил ознакомиться с нашими берлинскими проектами. Должно быть, они смотрели на макеты и возводимые здания в полном молчании – в «Служебном дневнике» нет ни слова о впечатлении, которое наши проекты произвели на них. Я познакомился с ними, когда бывал в Париже, и несколько раз помогал получить заказы. Весьма любопытен тот факт, что они имели большую свободу, нежели их немецкие коллеги. Когда во время войны я посетил Осенний салон в Париже, стены были увешаны картинами, которые в Германии заклеймили бы как дегенеративное искусство. Гитлер также узнал об этой выставке. Его реакция была столь же неожиданной, сколь и логичной: «А почему нас должно волновать интеллектуальное здоровье французского народа? Пусть себе вырождаются, если им хочется! Тем лучше для нас».