– Миссис Каллард. – Его голос звучал сдавленно, как будто ему было трудно дышать. У подножия лестницы тикали напольные часы. – Что вы здесь делаете?

Я сняла перчатки и положила ладонь на его теплую щеку.

– Не надо ничего говорить.

– Это Шарлотта? Она…

Я крепко поцеловала его в губы, а потом наклонила его ухо к моему рту.

– Вы и я в мраморе, – прошептала я. – Все остальное в пыли.

Из церкви Сент-Джайлз мы сразу же отправились в Блумсбери. Прогулка не заняла много времени – всего лишь полмили от того места, где жил Лайл, хотя казалось, что Блумсбери находится на другом краю света. Его семья почти в полном составе пришла на свадьбу: столько братьев и сестер, сколько он смог собрать после нашего приезда, собравшихся на улице, и его мать – миниатюрная полная женщина, похожая на деревянную куклу, с добрыми глазами, как у Лайла, и такими же густыми бровями. Его отец был в своей портновской лавке, а Эйб торговал на рынке, но оба благословили нас, и Эйб этим утром передал мне свадебный подарок в виде маминого шелкового платочка с кружевными оборками и ее инициалами М. Б., о существовании которого я даже не догадывалась.

Это была быстрая, но очень радостная церемония; первые два ряда скамей занимали члены большого семейства Козаков, которые перешептывались друг с другом на неподражаемой смеси сербского и английского языков, то и дело прерываемые шиканьем и неодобрительными взглядами матери. Кезия и Уильям пришли с мальчиками и гордо уселись по другую сторону прохода. По случаю свадьбы моя подруга подарила мне новое платье, одно из самых восхитительных, какие мне приходилось видеть, – бледно-голубое, с капором и лентой в тон платью. Томаш, один из братьев Лайла, ждал снаружи с пони и двуколкой, которую мы недавно купили, а когда мы вышли из церкви, то обнаружили, что он скачет на пони наперегонки с кучей грязных детей. Мы перецеловали всех Козаков, одного за другим. Мать Лайла ласково ущипнула меня за щеку и сказала что-то по-сербски, а Лайл горячо поблагодарил ее и поцеловал в лоб. Мозес и Джонас бегали вокруг вместе с другими детьми, пока Кезия пожимала мне руку и желала удачи, а Уильям заключил меня в отеческие объятия и пожал руку Лайлу. Потом мы направились на север под легким утренним дождем.

Неделю назад мы перевезли наши вещи в Фулхэм, где Лайл заключил договор на аренду трех земельных участков для выращивания овощей: горошка, пастернака и брюквы, которые могли приносить по два-три урожая в год, а также пшеницы и ячменя в промежутках между ними. Вместе с правом аренды нам достался маленький домик – две комнаты с земляным полом и большим камином, а также упитанный пони и старая расшатанная двуколка. Я не знала ничего лучше тамошней тишины, которая тяжелым покрывалом ложилась на землю. Мы находились в четырех милях от Ковент-Гардена, но с таким же успехом это могло быть и четыреста миль. И я не скучала по Лондону. Расставание с городом не было тяжким или мучительным. С нас было достаточно продажи креветок и света от факелов.

Мы остановились у дома № 13, и в окне второго этажа показалось бледное лицо. Глянцевитая черная дверь открылась еще до того, как мы успели постучаться, и Шарлотта вылетела на улицу, врезавшись в нас, как маленький снаряд в вихре нижних юбок. Лайл усадил ее на плечи, и она радостно заболтала ногами в ботинках. В прихожей стояло несколько дорожных сундуков, и нарисованная женщина в красном платье наблюдала со стены, как плавно вышли две фигуры: Александра и незнакомая мне женщина, похожая на нее, но заметно крупнее, с добродушным и улыбчивым лицом.

– Это моя сестра Амброзия, – сказала Александра. – Амброзия, это Бесс Брайт и Лайл Козак.

– Теперь уже Бесс Козак, – сказала я. Александра подняла брови и широко улыбнулась, когда я показала ей тонкое золотое колечко на пальце. – Мы пришли к вам сразу после церемонии в церкви Сент-Джайлс.

Она восхищенно посмотрела на него, как и Амброзия, которая еще и нахально подмигнула ему.

– По крайней мере, теперь ты знаешь, чего можно ожидать от мужчины, – обратилась она ко мне. Мы все рассмеялись, за исключением Александры, которая выглядела шокированной такой откровенностью, но это лишь еще больше развеселило нас.

Шарлотта, сидевшая на плечах у Лайла, потянула меня за капор и спросила: «Над чем вы смеетесь?», чем вызвала новый взрыв смеха.

– Лайл! – вдруг сказала она. – Мария говорила, что я могу покормить лошадку яблоком. Ты проводишь меня на кухню?

– С вашего разрешения, мисс, – отозвался Лайл. – Только берегите голову!

Он пустился легкой рысью в глубину прихожей, направляясь на кухню, и мы остались втроем.

– Итак, перед нами печально известная Бесс, – сказала Амброзия. – Тем не менее я узнаю вас по прежним чертам.

– А я совсем вас не знаю.

Новое осознание пришло ко мне после встречи с Александрой в часовне госпиталя для брошенных детей, когда мы решили, что больше не будем разрывать Шарлотту на части. Однажды вечером на следующей неделе, подобно мужчинам, составляющим военные планы, мы провели несколько часов в кабинете Александры за обсуждением того, как должна выглядеть будущая жизнь Шарлотты. Александра взяла перо, чернила и бумагу; тогда я сказала, что мне придется довериться ей, потому что я не умею читать. Она отложила перо. Пока мы беседовали, она рассказала мне о своем прошлом и почему она была так испугана и взбешена в тот вечер, когда мы вернулись из ботанического сада. Я почувствовала себя бесконечно виноватой и покраснела от стыда. Мне казалось, что я знаю ее вдоль и поперек, но, как выяснилось, я совсем не знала ее. Было как-то непривычно так тесно общаться с ней почти как с равной. Когда я познакомилась с ней, то считала ее холодной и бесчувственной, с прямой спиной и властными манерами. Я также считала ее миловидной, но это слишком женственное определение, наводящее на мысли о пухленьких женщинах с мечтательными улыбками. Если бы она была картиной, то это был бы прочный корабль в штормовом море.

– Амброзия, – сказала я. – Кое-что беспокоило меня с тех пор, как я знала, что вы видели меня в госпитале. Как вы узнали мое имя?

– Я пошла во двор, где вы жили, и спросила кое у кого.

– И как выглядел этот человек?

Она нахмурилась.

– Насколько я помню, женщина увидела меня из окна и вышла во двор. Довольно крупная, совершенно заурядная, хотя я не очень хорошо могла разглядеть ее в темноте. Кажется, у нее в руке была метла.

Я едва не рассмеялась. Разумеется, метельщица Нэнси Бенсон была вне себя от любопытства, когда такая утонченная дама, как Амброзия, вошла во двор и начала спрашивать обо мне. Она должна была понимать, что это имеет отношение к моему ребенку, родившемуся утром. Должно быть, она слышала мои роды; я бы не удивилась, если бы узнала, что она приставила стул к двери и слушала от начала до конца.