чудесно было увидеть – вдруг! – что брат и сестра оказались готовы сотрудничать друг с другом. Дипломатичность Анирет не удивляла его, но вот то, что Ренэф шёл ей навстречу, работал не в противовес, а вместе, поистине изумляло. Хатепер не мог нарадоваться и не знал, какими словами благодарить Богов за эти внезапные перемены. И как многому научилась царевна за этот год!

Когда он смотрел на племянников, даже на душе становилось легче. Правы были предки. Поистине, видеть, как твои труды и накопленная мудрость находят отклик в близких, по-своему преломляются в их восприятии, давая новые прекрасные плоды, было величайшим счастьем. И династия Эмхет продолжала процветать, пока в неё по-прежнему приходили такие чудесные души. Анирет и Ренэф были достойными потомками своего прославленного рода, и Хатепер не сомневался: им предстояло немало свершений, которые останутся в памяти народа. Он желал только, чтобы этот путь они прошли как верные союзники, поддерживающие и дополняющие такие разные таланты друг друга… Ах, как он желал этого для всех троих, всю свою жизнь! И только теперь надежды, казалось, начинали сбываться. Лишь неведение о судьбе старшего из племянников тяготило дипломата всё больше. Что обнаружил Секенэф? Каким он нашёл Хэфера? Сохранил ли за ним право наследования или оставил в силе решение, касающееся Анирет? На эти вопросы у него не было ответов.

А ведь царевна хотела говорить с ним, в том числе, и о своём брате, с которым её так многое связывало. Хатепер всё думал над тем, что можно рассказать и как это подать – тем более после её прямой просьбы в письме о видениях. Держать Анирет в неведении было несправедливо, но и преступить волю Владыки дипломат не мог.

Вечером того же дня, когда хоть немного улеглась суматоха, а жизнь в Империи начала возвращаться в привычное русло, царевна пришла к нему. Она сама принесла поднос с вином, фруктами и сладостями в кабинет, терпеливо дождалась, пока он закончит что-то из срочных дел, и мягко напомнила:

– Ты обещал мне разговор, дядя.

– Конечно, моя звёздочка, и от своего обещания не отказываюсь, – кивнул дипломат, расчищая стол от свитков, помогая ей расположить там поднос и невольно с теплом отмечая, что она помнит его любимые лакомства.

Анирет разлила вино по чашам, собираясь с мыслями.

– Прежде, чем я расскажу о видениях… позволь поделиться с тобой радостью?

– Так-так, – усмехнулся Хатепер. – Это касается вас с Ренэфом? Или ещё кое-чего, в чём я боюсь выдать желаемое за действительное?

Девушка рассмеялась.

– Боги, да, Ренэф – это особая радость! Внезапная, как многое, связанное с ним. Но это иное… Я хотела рассказать тебе, ведь именно ты желал нам благословения Золотой, – она улыбнулась чуть смущённо и понизила голос, точно до сих пор не могла поверить: – Твоё пожелание сбылось.

В тот миг Анирет преобразилась, позволив покрову тайны ненадолго опасть, и предстала перед ним такой, какой он всегда хотел увидеть её – свободной, прекрасной, осознающей себя и своё место в мире. Если обучение раскрывало её Силу, то любовь заставила буквально сиять.

Чувствуя, как в глазах предательски защипало, Хатепер взял её руки в свои.

– Да, этого я желал для тебя больше всего на свете. Чтобы ты не была одинока, как бы ни был сложен твой путь… Чтобы ты знала, что нужна именно ты, вся целиком, любая.

Анирет крепко обняла его, окуная во всю мощь живших в ней чувств, энергий, которые она едва удерживала в себе, едва могла скрыть от окружающих. И сердце Хатепера вспомнило юность, когда многое ещё казалось исполнимым… и невольно шевельнула спутанными крыльями сокрытая в глубине души память о чувстве, которое было взаимным, хоть и невозможным. Всё ещё было… теперь и всегда.

Дипломат погладил племянницу по щеке, глядя в горящие золотые глаза. Она, наверное, даже не представляла, до чего была сейчас хороша. Зато её избранник наверняка понимал, какую драгоценность открыл. Хатепер вспоминал, как много лет назад племянники собирались у него и просили рассказывать разные истории, рэмейские, людские, эльфийские… И Анирет тогда устраивалась у него на коленях, гордая своим положением, как маленькая царица, и просила поведать не только о сражениях, но и о любви. Разучилась мечтать она слишком быстро, а всё-таки, слава Богам, не до конца.

– Ты прекрасна, могущественна… И теперь наконец начинаешь осознавать это. Всё будет тебе по силам, я знаю. По силам вам обоим.

За первой чашей вина Хатепер услышал о храме Хатши и удивительном опыте, который племянница и её супруг пережили там. Он безусловно одобрил желание Анирет восстановить Место Силы. И Секенэф – дипломат был уверен – тоже одобрит, тем более если он по-прежнему придерживается решения оставить трон дочери. Народу Таур-Дуат, чтившему традиции, будет легче принять её, опираясь на схожее прошлое. Хатепер хорошо помнил, как нашёл царевну у гробницы Хатши и Сенастара, как успокаивал, когда её пугало возможное забвение и опустошало понимание, что впереди ждёт только служение долгу. Рассказала Анирет и о своей просьбе к Золотой Богине, и о том, как всё оказалось на самом деле.

Когда речь зашла о Мейе, царевна помрачнела. Хатепер, увы, слишком хорошо знал, как мало тех, кому на самом деле можно доверять, и как много вокруг глаз и ушей. Его не удивило, что Амахисат следила за своими детьми – его собственные осведомители тоже были повсюду, где он только мог их поставить. И всё же Мейа была слишком близко… предательски близко. После истории с Павахом и Метдженом эта весть, должно быть, ранила Анирет в самое сердце. Как и Хэфер, она легко находила общий язык со всеми, но по-настоящему дорогая подруга у неё была только одна.

– Нэбмераи был мудр, что поступил именно так, – сказал наконец Хатепер. – И далось ему это, пожалуй, даже сложнее, чем тебе. Я не сомневался в нём, а всё же отрадно видеть подтверждение своих мыслей.

– Да, он… Я была несправедлива к нему и теперь рада, что ошибалась, – при упоминании супруга Анирет улыбнулась с особенным, сокровенным теплом. С грустью она добавила: – Но как быть с Мейей, я не знаю. Заявить, что хочу себе другую личную служанку, глупо и вызовет подозрения, я же понимаю. Но мне даже видеть её теперь тяжело – видеть и знать, что она докладывает о каждом моём шаге. Чувствовать её искренность… и осознавать двойственность её поступков. В Разлив я могла избегать тесного общения, ссылаясь на занятость. Но ведь нельзя всё время бежать. Как мне быть, дядя? Как я могу делать вид, что всё по-прежнему?

– Разве что понимая, держа